Наконец они оба замерли и затихли.
– Воздержание нелегко нам далось, не находишь? – спросил Митя.
Рита услышала его слова макушкой, которой он касался теперь губами.
– Мне – легко, – ему в плечо ответила она. – Я до вот этой самой минуты даже не подозревала, как тебя хочу.
– Я бы не сказал, что прошла минута.
Она подняла глаза. Домой они вернулись в поздней утренней темноте, а теперь солнце с необычной для ноября яркостью светило в разрез муаровой занавески. Это сколько же времени они провели… вот так?
– Ну и бежит, однако, время за этим занятием! – Рита засмеялась и почувствовала, как он улыбнулся. Как его плечо улыбнулось под ее губами. – А что это было? – недоуменно спросила она.
– С кем?
– С нами.
– Ты уверена, что с нами было одно и то же?
Митино лицо было совсем близко. Рита видела глубокую вертикальную линию у него на переносице, и тьму глаз, и непонятное что-то в этой тьме.
– Да, – ответила она. – С нами было одно и то же. Я бы почувствовала, если б не так. Я знаешь какая-то стала… Как будто из яйца вылупилась. Разбила скорлупу, и вот теперь мокрая и очень ко всему поэтому чувствительная.
– Тебе холодно?
В его голосе послышалось беспокойство.
– Ты все понимаешь буквально! – засмеялась Рита.
– Не все.
Она вспомнила, как пошли когда-то всем классом в поход, попали под ливень – не ливень, а водопад какой-то небесный – и, поняв, что все равно вымокнут до нитки, стали купаться в глубоком лесном озере. Вот такое оно и было, то озеро, как его глаза – ни поверхности, ни дна, только тьма живой воды. Рита долго стояла на берегу, глядя в нее как завороженная.
Был ли Митя в том походе? Она и не помнила даже. Он всегда находился в слепом пятне ее жизни. Как могло так быть, почему? Как она не видела живой этой тьмы его глаз? Но ведь и не видела, и еще вчера думала о нем мимолетно, умом только, не прикасаясь сердцем.
– Страх – счастливое дело, оказывается, – сказала Рита.
Она сказала это вслух, но все-таки себе самой и подумала, что Митя переспросит, что она имеет в виду. Но он не переспросил. Наверное, ему это было понятно.
«А ему ведь все понятно, что я говорю, – вдруг подумала она. – И что делаю, и что собираюсь сделать. Может, потому я так долго и не понимала, что он для меня значит… Мне с ним так легко было, как будто его и нету. Нет, не так. А как будто он – это я сама, вот как!»
– Страх – счастливое дело? – переспросил он. – Потому что оживляет?
– Ага, – кивнула Рита. – Уныние, во всяком случае, страхом из меня вышибло начисто.
– А тут и я на чистое место подвернулся.
Она насторожилась. Что-то непонятное мелькнуло при этих словах в его голосе. Она встревожилась бы, но не успела.
– Мама! – донеслось из детской. – Мася!
Маша каждое утро сообщала таким образом о своем пробуждении.
– Видишь, а ты боялась, что воспаление легких, – сказал Митя. – Голос вон какой звонкий.
Рите стало так стыдно, что кровь ударила в глаза. С ней всегда так бывало: вместо того чтобы покраснеть, она бледнела, потому что стыд ударял ей не в щеки, а в глаза.
«Он ее отец, а мне даже в голову не пришло, что он ее любит, – с горячими от стыда глазами подумала она. – Ему выпрашивать пришлось, а я снисходительно согласилась, чтобы он с ней встречался. Повезло Маше с мамашей, что и говорить. Самовлюбленная идиотка!»
Но тут же, высвобождаясь из Митиных рук, она почувствовала, что он отпускает ее нехотя, и жар стыда у нее в глазах исчез, и единственным сильным чувством осталось желание. Простое желание – чтобы все повторилось, и немедленно.
– Я и не думала, что это может быть счастьем, – сказала Рита.
– Что – это? Маша?
– Маша не что, а кто. А я про тот нехитрый процесс, от которого она родилась!
С этими словами Рита вышла из комнаты. Митя засмеялся у нее за спиной. Это правда было счастье.
Пока Рита надевала халат в спальне, Маша громко высказывала свое возмущение: почему к ней не идут немедленно? Но когда Рита наконец вошла в детскую, она обрадовалась, сразу же перестала возмущаться и засмеялась.
Маша смеется и фыркает, пока Рита ее умывает, сквозь шум воды слышно, как Митя идет в кухню, запах горячего хлеба разносится по квартире, это он тостер включил…
Она в самом деле не предполагала, что все это может быть счастьем. По отдельности у нее все это бывало – правда, в разные периоды жизни, – и запах жареного хлеба в утренней тишине квартиры, и Машин смех, и шаги мужчины в кухне. И в общем-то, она могла представить все это вместе, достаточно у нее было воображения, чтобы соединить разные моменты, разные элементы своей жизни. Но вот чего она представить не могла – что соединение этих элементов является счастьем.
А сейчас – явилось. И это явление счастья поразило ее своей очевидностью даже больше, чем неожиданностью.
Как только Рита поставила Машу на пол, та сразу побежала в кухню. Пробежала, правда, недалеко – шлепнулась и поползла со скоростью радиоуправляемой собачки. Рита недавно обнаружила такую среди ее игрушек, и Эльмира сказала, что собачку принес Дмитрий Алексеевич.
Убирая Машину пижаму в стиральную машину, Рита слушала, как они с Митей в кухне говорят что-то друг другу. Может, каждый рассказывает, как прошла его ночь. Нет, Митя вряд ли рассказывает об этом ребенку, потому что… Понятно, почему. А Маша, наверное, и не помнит, что была в больнице, они ведь привезли ее оттуда спящей.
Когда Рита пришла в кухню, Маша уже сидела в своем стульчике и ела кашу. Одну ложку она старательно отправляла себе в рот и размазывала по щекам сама, две следующие ложки скармливал ей Митя.
– Когда ты успел кашу сварить? – удивилась Рита.
Он пожал плечами.
– Овсяные хлопья варятся три минуты.
Что-то ей не понравилось в его голосе. Как-то слишком холодно он это произнес.
«Я преувеличиваю, – подумала она. – Преувеличение собственных ожиданий. Из-за этого самый обыкновенный его тон кажется мне преуменьшенным».
Митя отправил Маше в рот последнюю ложку овсянки.
– Перемазалась, – сказал он. – Вымоешь ее?
– А ты? – спросила Рита.
– Мне надо идти.
Он произнес это тем самым обыкновенным тоном, о котором она только что подумала.
На нее словно ведро воды вылили.
Рита чуть не спросила, куда ему надо идти, но сумела удержать себя от этого вопроса.
– Да, я ее умою, – ответила она.
Митя встал из-за стола. Маша заулыбалась, схватила его за палец и что-то сказала с такими интонациями, что можно было разобрать смысл ее слов, хотя состояли они лишь из смешного набора букв. Последняя интонация была вопросительная. Рите показалось, что Митя понял Машин вопрос и сейчас ей ответит.