Вероятно, он имел в виду, что она согреется горячим кофе. Но для Риты его слова прозвучали так, словно он сообщил, что через пять минут начнет ее насиловать.
– Я… Я не могу! – выкрикнула она. – Я не буду кофе!
– Почему?
Он посмотрел удивленно.
– Потому что… Мне надо в аэропорт! У меня самолет. Я улетаю. Меня ждут. В аэропорту. Мои друзья. Вот билет, посмотрите. Я уже на рейс зарегистрировалась!
Она вынула из сумки распечатанный билет и показала Сержио.
Проверять время вылета этот опасный сторож, впрочем, не стал.
– Это очень жаль, – сказал он. – Мы с вами выпили бы кофе и поболтали.
– Да-да! Очень жаль, очень! – воскликнула она.
– Пойдемте.
Он снял кофеварку с плиты. Рита не понимала, куда он зовет ее и зачем.
Сержио повернул ключ в замке и распахнул дверь. Она вскочила, схватила свою сумку, коробку с муранской рыбой и бросилась в дверь так, что чуть не сбила его с ног.
К кладбищенским воротам Рита почти бежала. Сержио еле поспевал за нею. Пока он открывал ворота, она топталась рядом так, словно стояла на раскаленных углях.
Длинный, уходящий в воду причал был пуст. Вдалеке скользили по Лагуне огоньки – шел вапоретто.
– Вы же сказали, они уже не ходят, – указывая на огоньки, зачем-то напомнила Рита.
– Я сказал, они уже не заходят на Сан-Микеле, – пожал плечами сторож.
Кораблик приближался к острову, но действительно шел мимо. Сержио достал из кармана фонарик, включил. Подошел к краю причала и стал махать фонариком капитану.
– Курва! – закричал он. – Курва!
Рита вздрогнула. Это он про нее, что ли? Но тут же вспомнила, что «курва», кажется, означает по-итальянски «поворот» или что-то подобное. Ну да, прибор даже есть такой – курвиметр.
Кораблик в самом деле свернул со своего курса и подошел к причалу. Загремели сходни. Сержио что-то еще крикнул в темноту, потом повернулся к Рите и сказал:
– Счастливого пути.
Она готова была расцеловать его. Но только пискнула что-то глупое вроде «спасибо за все» и поскорее взбежала по сходням на палубу.
Свет на причале погас почти сразу, как только кораблик отошел от берега.
«Что это было? – стоя на палубе, думала Рита. – Что на меня нашло?»
От вида Лагуны, мелких волн на ней, от приближающейся освещенной площади Сан-Марко, от человеческих голосов – веселых, спокойных, радостных – паника стала утихать и вскоре прекратилась совсем. Ей стало даже смешно – что это она себе навыдумывала? Сторож – убийца? Кофе с корицей – ядовитый дурман? Обычная человеческая любезность – коварный план? Все это ерунда, конечно. Но другое…
Она в самом деле одна. То есть не одна, а с Машей. Вокруг них – бездна, которая в любую минуту уничтожит, перемелет обеих. Или только одну Риту.
При мысли о том, что бездна жизни, любая из опасностей жизни может уничтожить либо их с Машей разом, либо ее одну, оставив ребенка в одиночестве, – ей стало гораздо страшнее, чем когда-то в детстве становилось от мысли о возможной гибели Вселенной, о которой она прочитала в энциклопедии. Нынешний страх был так велик, что вытеснил, вышиб из ее головы, из всего ее существа все прежние, еще недавно так угнетавшие ее чувства – печаль, тоску, уныние. Что значили эти обычные явления человеческой природы по сравнению с не зависящими от человеческой воли опасностями?
Рита обхватила себя руками за плечи. Будто это могло спасти не от холода, но от страха! Нет, не могло – он впился в самое сердце, не оторвать теперь, не вырваться.
Подойдя к двери квартиры, Рита услышала плач. Маша не заходилась криком, а хныкала – жалобно, расстроенно.
Шесть утра, почему так рано проснулась? Страх, впившийся в сердце, зашевелил коготочками. Когда Рита вставляла ключ к замок, руки у нее дрожали.
Эльмира вышла ей навстречу в прихожую. Как раз в эту минуту плач в детской утих.
– Что случилось? – шепотом воскликнула Рита.
– Заболела, – шепотом же ответила Эльмира. – Вечером температура поднялась. Я тебе звонила, но ты трубку не брала.
– Телефон потеряла. Поздно было, когда нашла, – поспешно снимая плащ, объяснила Рита.
Айфон оказался именно там, где она и предполагала, – в кафе, и официант ее узнал. Она увидела пропущенный звонок от Эльмиры, но решила не перезванивать. В Москве к тому времени стояла уже глубокая ночь, а звонок был всего один, без тревожных повторов.
Она вошла в детскую. Митя сидел на диване, а Маша спала у него на руках.
– Только что успокоилась, – шепотом сказал он. – Эльмира побоялась в больницу отдавать. А по-моему, надо срочно ехать. Дышит тяжело. Круп может быть.
Вот оно! Тысячу раз Рита говорила себе, что надо уезжать в Германию. Работа, привычка, еще какое-то не вполне ясное ощущение – что значит все это по сравнению с тем, что Маша заболеет вот так, ночью, и непонятно будет, что делать?..
Забрав Машу из роддома, Рита свозила ее в Бонн, обследовала, убедилась, что, несмотря на преждевременные роды, с ребенком все благополучно, по-том, в полгода, свозила еще раз, следующее обследование собиралась сделать, когда Маше исполнится год…
«Дура! – Страх теперь не просто впивался ей в сердце, а разрывал его на части. – Вот, дождалась!»
– Можем поехать в Морозовскую, – сказал Митя. – Моя теща там работает.
– Поедем! – воскликнула Рита. – Поскорее!
За неполный год ей не приходилось обращаться ни в одну московскую детскую больницу. Да что там в больницу – даже в поликлинику: Маша росла таким здоровым ребенком, что у нее и насморка-то ни разу не случилось. И прививки ей сделали в Германии…
Но как можно было за год не найти врачей в Москве? Самых лучших врачей, есть же они, точно же, есть!
Беспечность ее была чудовищной, только сейчас Рита это осознала.
– Одевай ее.
Митя положил ребенка на диван и вышел из детской. Рита услышала, как он что-то говорит Эльмире.
Пока Рита одевала Машу, та спала. А может, это не сон был, а забытье – дыхание вырывалось из ее груди с пугающим свистом.
Когда она вышла в прихожую, ребенок вздрагивал у нее на руках, но не потому, что дрожал, а потому, что руки у Риты дрожали.
– Да что ты, в самом деле? – сказал Митя. – Она не умирает. Рита!
Наверное, заметив, что призывы к здравому смыслу не оказывают воздействия, он взял у нее Машу и напомнил:
– Оденься. Такси сейчас придет.
– Зачем такси? – Зубы у Риты стучали, она даже сама это слышала. – У меня же машина.
Он поморщился.