– Пришла? – спросил я.
– О да. Еще как.
– Куда?
– Да вот сюда. – Он рукой обвел лавку. – Я проводил учет на складе и вдруг заметил, что из магазина ушел весь свет, будто солнце сбежало, спряталось за тучу. Я испугался, поднял голову. А она стоит вон там.
Он указал на витрину – сквозь витражные окна и приоткрытую дверь сочился свет с улицы.
– Она меня не увидела, и я пригнулся, пополз на карачках, старался не шуметь. Спрятался. – И он указал на огромный деревянный гардероб справа в углу. – Различал ее шаги – все ближе и ближе. Будто сам дьявол надвигается. Потом надолго наступила тишина. Я услышал, как она потянулась к ручке. Дверь очень медленно отворилась. И я понял, что минута настала. Я оказался лицом к лицу со своей смертью.
Он сгорбился, содрогнулся.
Отмахиваясь от омерзения, я снова глянул на Сэм. Слава богу, они с конем стали друзья не разлей вода, и теперь она шепотом излагала ему на ухо что-то очень важное.
– Почему она за вами пришла? – спросил Хоппер.
Виллард ничего не сказал, лишь виновато повесил голову.
– Вы сотрудничали с горожанами из Каргаторп-Фоллз? – мягко спросила Нора, шагнув к нему. – Вы впускали их в «Гребень»?
– Да, – вяло улыбнулся Виллард, благодарный ей за доброту.
– А как это получилось? – спросил я. – У вас была сделка?
– Да, – смиренно прошептал он.
– С кем?
Он покачал головой:
– Я так и не узнал. Их было слишком много. Я… Я только что переехал в Каргу. Познакомился со Станисласом, случайно, в местном универмаге. Жена послала его в город за садовыми перчатками. Он спросил моего мнения об ассортименте. «Какие перчатки подойдут королеве фей?» Первые его слова. Нас тотчас потянуло друг к другу. Друг друга желая, мужчины сшибаются, как шар-бабы, утоляют нужду здесь и сейчас, будто вот-вот настанет конец света. Мы стали встречаться в городе. Не прошло и месяца, он пригласил меня в поместье. Выделил апартаменты на верхнем этаже – красное дерево и красные камчатные портьеры, прекраснейшее обиталище на свете. Спустя несколько недель я снова оказался в городе, обедал в кафе, и тут в кабинку напротив меня скользнул какой-то бородач в рабочем комбинезоне и с зубочисткой во рту. Спросил, не интересуюсь ли я взаимовыгодным сотрудничеством. Денег у меня тогда не было. Я думал, если угожу местным, это поможет открыть приход.
– Но вы же, говоря строго, не священник, – проворчал я.
– Я два года учился в семинарии. Но да, я бросил.
– И однако ходите в сутане. Это же вроде кощунство?
Он лишь скупо улыбнулся и медленно потер ладони.
– Почему вы бросили? – спросила Нора.
– Выяснилось, что католическая церковь не для меня.
– Странно, – сказал я, – а по моим наблюдениям, подонки цветут и пахнут в лучших епархиях.
Виллард не ответил. Пластмассовая коняга в руке Сэм танцевала по столешнице.
– И как же вы «взаимовыгодно сотрудничали»? – спросил Хоппер.
– Они хотели попасть в поместье, – ответил Виллард. – Очень просто. Я прорежу дыру в южной ограде – а они на каноэ доплывут по ручью до озера. И они попросили открыть тоннели.
– Тоннели? – переспросил я.
– Под всем поместьем – лабиринт подземных переходов. С самой постройки особняка, для слуг – чтоб им не выходить под дождь и снег. Станислас, когда купил поместье, о тоннелях не знал. Британцы, бывшие владельцы «Гребня», их запечатали, риелтор о них понятия не имел. А этот бородач попросил меня их вскрыть. Несложная работа, я справился всего за несколько ночей. Их забаррикадировали тяп-ляп, забили досками, на кирпичах задом наперед нацарапаны фрагменты стихов, какие-то обрывки, словно там работал полный безумец. И еще меня попросили открывать парадные ворота. По средам в полночь я шел по тоннелю к сторожке – это мили две – и открывал ворота. А потом возвращался в постель. Паутина тоннелей огромна. Есть центр, откуда разные тоннели ведут в разные тайные уголки поместья. Я не знал, что там. Ходил только до ворот. Больше никуда сунуться не смел. И на этом всё. Конечно, я предавал Кордову. Но, честно говоря, не видел в том вреда. Поместье гигантское. Почему нельзя этих бедных горожан, у которых ничегошеньки нет, пускать на языческие ритуалы, если им в радость?
– А в ритуалах вы участвовали? – спросил Хоппер.
Виллард как будто оскорбился:
– Еще не хватало.
– Зато участвовал Кордова, – подсказал я.
Виллард на миг прикрыл глаза, словно от боли.
– Однажды ночью он эти тоннели обнаружил. Какая-то женщина бежала по тоннелю на поляну. Станислас пошел следом, имея в виду всех выгнать. Но как-то вляпался сам. – Виллард дернул губами. – На каждого найдется наживка, пред которой не устоять.
– А что были за ритуалы? – спросил я.
– Не знаю. Станислас не рассказывал.
– Какова именно природа вашей дружбы?
Тут он смутился:
– Нас объединяла некая… связь.
– Это вы так говорите, – буркнул Хоппер. – Интересно, до чего односторонней она бывает.
Виллард ощетинился:
– Я Кордове дурного не делал. Вампиром был он. Внушал, будто любит тебя, будто ничего драгоценнее у него на свете нет, а между тем высасывал досуха, выпивал твою жизнь до дна. Ты проводил с ним час. После от тебя оставался труп. Ты не чувствовал ни себя, ни пространства, сидишь – и между тобой и креслом нет разницы. Он-то, разумеется, крепнул, оживал еще на неделю, писал, снимал, ненасытный, безудержно живой. Полагалось непрерывно скармливать ему искусство, язык, еду, мужчин, женщин. Прожорливый монстр, которого едва удерживали человеческие стены. Аппетиты его не знали границ…
Все это он выпалил с жаром, но осекся на полуслове.
– Долго вы прожили в «Гребне»? – спросил я.
– Недолго. Наша дружба затрещала по швам после смерти его первой жены. Джиневры. Она очень ревновала. Я почел за лучшее уехать. Путешествовал за границей. Но хоть на край света беги, тот, от кого бежишь, следует за тобой неутомимо, как звезды. И хватка его не слабеет – наоборот. Меня не было пятнадцать лет. Потом вернулся в Каргу, пришел в «Гребень», спросил Станисласа, нельзя ли снова у него пожить. Я надеялся, нам удастся начать с чистого листа, вернуться к тому, что было до гибели Джиневры. А у него новая жена, Астрид, и прелестное дитя. Александра. И новый фильм, дикое творение, которое он вырубал из ничего. В «Гребне» куча народу – писатели, художники, ученые. Но через месяц он отвел меня в сторонку и сказал, что пора мне подумать о будущем, о том, где я построю эту церковь своей мечты. Разумеется, подальше от него. «Пускай плющ победит», – говаривал он, и это означало, что без толку прибирать и освещать те комнаты в доме, куда он больше не собирается заходить. Он всю жизнь так жил. Он сам – как громадный особняк, где полно заросших покоев: деревья пронзают разбитый потолок, плющ уползает сквозь пол. Я все понял. Он столько раз поступал так с другими. А теперь отсылал восвояси меня. Велел исчезнуть. Раствориться в затемнении. Станислас вечно шел вперед, вечно воевал, вечно любил, галопом мчался к новому таинственному незнакомцу, новому острову, новому морю. Позади оставались одни руины. Но он не оборачивался – он их никогда не видел. Не смотрел. Меня это глубоко ранило. Он был одновременно добрейшим человеком и совершенным варваром. Менял эти качества как перчатки, к своему удобству. Словно прекрасный мерцающий свет заманивал тебя в чащу. И когда ты заблудишься, когда дороги назад уже не отыскать, этот свет атаковал тебя, обнажал, ослеплял, обжигал. Я не мог от него отказаться. Я не смог забыть Станисласа за пятнадцать лет. Уж не знаю, какого рожна он решил, что смогу теперь!