– Потрясающе, – сказал Хоппер.
Сэм откинула кудри с лица и поскакала дальше.
Если будет совсем худо, мы с ней подождем снаружи. Людная улица, деревья, солнце, поток машин. Даже если Паук – маньяк и воплощенная жуть, сейчас, при свете дня, он нам ничего не сделает.
Через десять минут мы вернулись к «Взломанной двери». Вроде бы ничего не изменилось. Подъемная дверь по-прежнему заперта, окна темны.
Хоппер повернул ручку на узкой деревянной двери – и на сей раз она открылась. Я шагнул следом за ним.
Мы попали на сумеречный склад, так плотно набитый антиквариатом – стулья на столах, а те на телегах, – что не поймешь, как тут ходить. Даже дверь не открывалась до конца – вход загораживали птичья купальня, обросшая птичьим же дерьмом, ржавые солнечные часы, поломанные кофры, а поверх всего этого громоздилась радиола эпохи Эйзенхауэра, потускневшие латунные лампы с пожелтевшими абажурами и кипы старых газет.
Хоппер и Нора прокрались в узкую дверную щель и исчезли внутри. Я подхватил Сэм на руки.
– Нет! – возмутилась она. – Я уже большая.
– Это только на минутку, зайка.
Я прижал палец к губам, расширил глаза – изо всех сил изобразил, какая у нас тут невероятная происходит игра, – и мы вошли.
Голубоватым засаленным светом зудели флуоресцентные лампы под потолком. Хоппер и Нора забрались далеко, гуськом бодро шагали по единственной различимой тропе – узкому ущелью меж мусорных гор. Гигантский гулкий склад, глубиной в квартал, – свету не хватало силенок добраться до окраин, и те купались в жирных тенях. Столы и гардеробы, треснувший чемодан с ярлыком «Асбестовый противопожарный костюм», курительные трубки Шерлока Холмса, графин с заспиртованной, кольцами свернувшейся коброй, красный флакон «Жидкость для бальзамирования „Чемпион“». Аризонскими красными скалами высились груды комиксов. Я старался не дышать – запах сшибал с ног: нечто среднее между нафталином и старческими гнилыми зубами.
Идти приходилось осторожно – лавка была все равно что заминирована: так и ждала, что ты ненароком двинешь локтем, все рухнет, а с тебя потом сдерут за ущерб кусков двести.
Мы с Сэм протиснулись мимо швейной машинки, антикварной игрушечной железной дороги, деревянного кресла с мумифицированной, кажется, собакой, одеревенело застывшей на сиденье, и очутились среди древних медицинских агрегатов явно варварской природы.
Я пересадил Сэм на другую руку, чтоб не увидела: младенческие больничные койки с посеревшими матрасами, испятнанные кюветы, где, вероятно, обитали пиявки, резиновые жгуты и желтые флаконы с заскорузлым осадком, помпы и шприцы, деревянный футляр с серебряными щипцами, крупными и мелкими. Чопорный строй помятых жестяных шкафчиков. Сотни бурых пузырьков – на каждом белая наклейка, издалека не прочесть – сгрудились на столе из нержавейки, с которого свисали потертые кожаные ремни. Пристегивать пациента при лоботомии. Я в тревоге глянул на Сэм. По счастью, она смотрела в другую сторону – на Хоппера.
Тот направлялся в глубину, к длинному деревянному столу с грудами бумаг и антикварной кассой.
– Эй? – громко крикнул Хоппер. – Есть кто?
Нора исследовала ассортимент в противоположном углу, и находки ее пленили. Неудивительно. Она-то в этой обстановочке как рыба в воде – особенно если учесть винтажные наряды, пугалами висящие вдоль стены: древние грязно-бурые тряпочки сороковых, розовые оборчатые платьица без бретелек, прямиком со школьного бала пятидесятых. Нора остановилась у шляпной вешалки, осторожненько сняла лиловую фетровую шляпу – сбоку приклеено жесткое черное перо, – задрала подбородок, нахлобучила эту красоту на голову и пошла на приступ груды барахла, продираясь к пятнистому зеркалу, прислоненному к черному тележному колесу.
– Ау? – заорал Хоппер.
Нахмурившись, он подобрал штык – похоже, настоящий, острый, но заржавленный.
– Не хочу больше на ручках. – Сэм брыкалась, как жеребенок.
– Иначе нельзя. Тут зачаровано.
Она вытаращилась:
– Что такое «зачаровано»?
– Тут.
Я обогнул африканский тамтам – кажется, из человечьей кожи, продубленной и высушенной, – и направился к Хопперу.
По пути я нечаянно пнул ножку деревянного стола, и стол надломился посередине. Горы тусклых ключей-вездеходов, хромовые украшения на капот, грязная хрустальная люстра и прочий хлам потекли на пол оглушительным каскадом хрусталя, цепей и пронзительных звяков. Обнимая Сэм, которая лицом вжалась мне в плечо, я умудрился одной рукой поймать люстру и коленом поправить ножку.
Хоппер щелкнул пальцами.
И указал на замызганный световой люк и узкую дверь с матовым стеклом в задней стене.
Прямо за дверью шевельнулась человеческая тень – и замерла, словно почуяв, что ее засекли.
Кажется, мужчина – вытянутая голова, широкие плечи.
– Есть тут кто? – снова окликнул Хоппер.
Помявшись, человек открыл дверь и сунул голову внутрь. В сумраке лица не видно, но шевелюра рыжевато-блондинистая.
– Прошу прощения. Не услышал, как вы вошли.
Голос сиплый, но нежный – странный. Резко вздохнув, человек вошел и закрыл за собой дверь. И однако, повернувшись к нам, с места не двинулся – похоже, за спиной сжимал дверную ручку, подумывал вот-вот опять удрать.
Наверняка он. Паук.
Массивная фигура – минимум шесть футов шесть дюймов, – громоздкая и мускулистая. Весь в черном, единственное светлое пятно на черноте – белый пасторский воротник.
– Чем могу быть полезен? – Реплика вылетела струей, затем наступила пауза – слова собирались во рту, как галька в стоке, а потом вдруг выпадали, чудны́е модуляции резали слух. – Что-то конкретное ищете?
– Да, – ответил Хоппер, медленно к нему приближаясь. – Хьюго Вилларда.
Человек застыл каменным изваянием.
– Я понял.
Больше он ничего не сказал и за следующие полминуты не шевельнул ни мускулом. Но даже издали, из-за спин Хоппера и Норы я видел, что плечи у него ходят ходуном.
Боится.
– Не трудитесь бегать, – посоветовал Хоппер, подступая все ближе. – Мы знаем, кто вы. Мы просто хотим поговорить.
Человек покорно склонил голову, и свет упал на шевелюру ненатурального оттенка бронзы.
– Вы, надо полагать, из полиции? – спросил он.
Ни один из нас не отозвался. Интересно, как он сделал такой вывод. У меня, между прочим, ребенок на руках.
Может, меня он не заметил. Смотрел он в пол.
– Я… вообще-то, я так и знал, что вы придете, – прошептал он. – Рано или поздно. Нашли там всё, да? Все наконец выплывает наружу.
Голос тихий, необъяснимо женственный – и в нем был страх.