А затем слева я снова увидел его. Ангар.
В ужасе остановился.
Я описал полный круг.
Компас Попкорна сыграл со мной шутку, нарочно сбил с пути. Но нет – чуть приблизившись, я разглядел, что эта громадина цилиндрическая – выкрашенный желтым элеватор.
Я снова бросился бежать.
Через пятнадцать минут показалось мощеное полотно. Видимо, подъездная дорога «Гребня» – значит, я все-таки на верном пути. Я припустил вдоль нее под прикрытием деревьев. Вскоре далеко впереди темным мазком замаячила ограда.
Умирая от облегчения, я ринулся к ней.
Электрических проводов не наблюдалось. Я рискнул, огладил ржавые звенья, ожидая удара.
Ничего не почувствовал.
Вцепился в сетку и полез. Одолев футов шесть, заметил две крыши, почерневшими шпилями проткнувшие листву справа.
Сторожка.
Пять лет назад, выйдя из машины, я снимал эту сторожку, отчаянно рвался внутрь. А теперь отчаянно рвусь наружу. Что там Паук рассказывал? Он ходил подземным тоннелем из особняка к сторожке, заводил горожан в поместье.
А если Паук не врал, вход в подземный лабиринт – прямо здесь, рядом. Блин, да совсем рядом. И можно увидеть его собственными глазами.
Секунда сомнений – и я уже слезал с ограды, назад в «Гребень», и разум мой возмущенно вопил. Я спрыгнул в высокую траву и зашагал вдоль ограды к двум домикам, обрамлявшим чугунные ворота.
В первом не было двери. Во втором была – узкая, черная, наверху окошко. Свет внутри не горел, камер вроде не видать, краска лупится, а за грязным стеклом ничего не разберешь.
Просто гляну на вход в тоннели, подтвержу историю Вилларда – и смотаюсь отсюда к чертовой матери.
Дверь была заперта, так что я камнем разбил окно, отпер и просочился внутрь. Крохотная комнатенка, окно смотрит на подъезд к воротам, старый компьютер на столе, офисное кресло, глазурованное пылью. Голые половицы, а в углу черный коврик.
Я подошел и отогнул край.
Вот он: деревянный лючок. Я отодвинул железные запоры, схватился за кольца, потянул и уставился в непроглядную черную дыру.
Вниз уводили крутые и узкие бетонные ступени. Я немного спустился, присел и осмотрелся.
Передо мной простирался тоннель, и был он чернее черного. Видно лишь пару футов кирпичных стен, что обрывались затем в абсолютную темноту, словно эту деталь мира так и не достроили – словно здесь рваный край Земли, ныряющий не просто во тьму, но в космос.
Я смотрел, и рассудок велел мне убираться отсюда к чертям, закрыть люк, перелезть через ограду, пока есть шанс.
Но какие улики я нашел? Что я узнал?
Пытаясь остаться на плаву, я мысленно цеплялся за немногочисленные достоверные факты. В кармане у меня – пара предметов, которые, возможно, обличат Кордову, но, вполне вероятно, с точки зрения закона не стоят выеденного яйца. У меня имеются истории, показания очевидцев, признания, правда о том, что Сандра мертва. Но хватит ли этого, чтобы похоронить Кордову? Едва ли я загарпунил своего большого белого кита. Он может и дальше жить со своей черной магией, со своими настоящими ужасами. Сандра умерла, в обмене больше нет нужды, но остановился ли он? Что я видел своими глазами?
Я размышлял, а крошащийся кирпич неощутимо сжимался вокруг.
К чему же я вернусь, благополучно отсюда спасшись?
Пустая квартира. На Перри-стрит меня никто не ждет. Жизнь потечет как прежде. Я буду как прежде. Меня вдруг стало воротить от одной этой мысли.
Ну и чего я жду? Часто ли в жизни тебе является истина? А она ведь здесь – за этой кромешной чернотой. Она где-то впереди, пусть мне пока и не видно.
Посмею? Я спустился еще на три ступени. Воздух был ледяной, холод пробирал до костей. В кармане рюкзака я откопал фонарик, пощелкал кнопкой – не работает. Я вынул «зиплок» со спичечным коробком, чиркнул спичкой.
Вытянул руку, и оранжевый огонек затрепетал.
Я чуть не расхохотался. Тьма отступила на жалкие несколько дюймов. Выщербленные кирпичные стены, нависший заплесневелый потолок. Суженная артерия, что ведет в сердце ада. Я глянул на часы.
Семь пятьдесят восемь. Прекрасно успеваю.
Я вернулся, уцепился за люк. С неопровержимым «бум!» его закрыл. Что, если я захлопнул крышку собственного гроба?
* * *
Спичка погасла. Я зажег новую и пошел.
Когда погасла и она, прибавил шагу. Спичек в коробке сотня – надо их беречь. Помнится, Паук говорил, что от сторожки до особняка две мили. Со скоростью четыре мили в час я через пятнадцать минут одолею полпути. Я ждал, что зрение привыкнет к темноте, но затем сообразил, что крутящиеся перед глазами черные водовороты – это и есть привыкание.
Шаги отмеряли мое дыхание метрономом.
Помимо хруста ботинок на земляном полу, стояла абсолютная тишина – лишь давило со всех сторон, будто меня замуровали, будто тоннель прорезал землю под огромной водою.
Когда темнота стала невыносима, а я уже засомневался, вправду иду или стою на месте, я зажег следующую спичку.
Тесный коридор еще сузился, стал меньше четырех футов в ширину и одинаково тянулся в обе стороны. Неверный свет пугал гораздо сильнее, чем движение в полной темноте. Можно и нырнуть на самое дно. Главное – плыть вперед. Когда спичка догорела, я ее уронил и пошел дальше, правой рукой для ориентира ведя по крошащимся кирпичам. В мире, в реальности меня удерживала только стена, поскольку тьма была до того абсолютна, что обрела плоть и обнимала меня толстым черным занавесом, переворачивала вверх тормашками. Мне чудилось, будто я тону в черной воде и забыл, где остались воздух и свет. Сила тяготения в этом подземелье как-то ослабела.
Я споткнулся обо что-то крупное; мигом накатил иррациональный ужас. Тело, отрубленная нога. Я снова пнул. По звуку – как одеяло.
Я не без труда зажег спичку.
На земле валялся пыльный кусок шелка.
Я его подобрал. Женское платье – клюквенного оттенка, старомодное, с длинными рукавами и черным пластиковым ремнем. На груди почти не осталось пуговиц. Я осмотрел ворот и при последней вспышке спички успел разглядеть бледно-лиловую бирку «Ларкин».
Я расстегнул рюкзак, запихал туда платье, снова застегнул и заковылял дальше. Через некоторое время занервничал, что нечаянно развернулся и теперь вслепую шагаю обратно к сторожке, однако не остановился. Просто дезориентация, темнота издевается над рассудком. Сколь хлипко могущество человека, его понимание собственного места в этом мире. После пятнадцати минут такого даже Эйнштейн усомнится в законах физики, и кто он есть, и где он есть, и жив он или мертв.
К ужасу моему, я опять что-то пнул. Оно с грохотом поскакало по полу – твердое. По звуку – деревяшка.