Нет. Кость. Я зажег спичку.
Запыленная черная женская туфля на потертой квадратной шпильке.
Я бездумно глянул на часы. 19:58.
Встал, вытянул огонек подальше.
Зрелище – точная копия прежнего: и спереди, и сзади в бесконечности исчезает съежившийся кирпичный коридор.
Я словно и не двинулся с места.
Я пошел дальше, стараясь держать себя в руках. Откуда тут платье? Женщина пыталась убежать? Подобно окровавленной мальчишеской рубашке, платье представлялось мне свидетелем насилия. Умереть здесь, в одиночестве и холоде, и никто тебя не найдет, никто уже не полюбит. Сэм решит, что я ее бросил. Я старался вытряхнуть из головы эти думы, вспомнить о чем-нибудь веселом, но тоннель, чернота и холод мигом гасили всякое легкомыслие.
Я на что-то наступил.
Камешки.
Я остановился – их тут тьма-тьмущая, твердые, круглые, катаются под подошвами. Детские зубы? Моляры, брошенные здесь, точно хлебные крошки?
Я чиркнул спичкой.
Не зубы, а круглые, красные пластмассовые пуговицы от платья.
Я наклонился. Под стеной валялась другая черная туфля. Я подобрал горсть пуговиц, сунул в карман пальто.
Абсолютно тот же самый вид – передо мной и за мной неизбывно тянулся черный тоннель. Я на конвейере, я бегу на одном месте. Я застрял в четвертом измерении, в чистилище, где нет времени, нет движения, есть лишь вялый дрейф.
Я и не заметил, что спичка обжигает мне пальцы.
Уронил ее, поднажал. Рассудок раскачивался, точно на канате под куполом цирка, и грозил вот-вот потерять равновесие. Я зажег еще одну спичку и с облегчением увидел: в нескольких ярдах впереди тоннель прерывается. Я рванул туда, и спичку задуло. Я не остановился. Когда стена справа распахнулась, чиркнул новой спичкой.
Я очутился в небольшой круглой нише, и вокруг раззявили рты другие тоннели. Я обошел нишу, еле разбирая слова, намалеванные над входами белой краской.
СТОРОЖКА. ОСОБНЯК. ОЗЕРО. КОНЮШНЯ. МАСТЕРСКАЯ. ДОЗОР. ТРОФЕЙНЫЕ. ПИНКОЯ НЕГРО. КЛАДБИЩЕ. МИССИС ПИБОДИ. ЛАБОРАТОРИЯ. 0. ПЕРЕКРЕСТОК.
«Пинкоя Негро»? «Лаборатория»? «0»? Паук, помнится, говорил, что существует центральный узел, откуда в сокровенные уголки поместья расходятся тоннели. Я зажег новую спичку, поднес ее к слову на доске прямо перед мной.
«Перекресток».
Так Паук называл поляну, куда отвел Сандру.
Доски, которыми некогда наспех забили вход, перерублены топором. Вот чем Виллард помог горожанам. Остались только щепа и скрученные гвозди – кое-что валялось на земле.
Коридор был отделан грубее прочих – едва ли трех футов в ширину, словно через гранит пробит, стены блестят сочащейся откуда-то влагой. Зайдя, я разглядел слова, такой же белой краской намалеванные на камнях. Чуть дальше – нарисованные человечки, палка-палка-огуречик, с торчащими носами и кричащими ртами.
Я склонился ближе – почитать. «Еси дальше пойдеш всю свою любовь брось ТУТА на полу. БЕРЕГИСЬ: с этого пути сойдеш не звером, не овощом, не камнем. Попрощайся с агнцем. Помоги табе Бох».
Спичка замигала и погасла.
Я зажег новую и, прикрывая пламя ладонью, заставил себя сделать еще шаг. Огонек мигом потух – в лицо ударил ветер (температура ниже нуля) и быстро стих. В ушах зашипело – так оглушительно и близко, что я шарахнулся назад в нишу, оступился на неровном полу и уронил коробок.
Да чтоб тебя. Сердце колотилось; я упал на колени и зашарил по полу.
Коробок исчез.
И я здесь не один – что-то стояло за плечом, играло со мной.
Глуша панику, я шатко развернулся, встал на четвереньки и руками похлопал в грязи.
Успокойся, Макгрэт. Коробок должен быть здесь.
Левая ладонь что-то задела. Спички. Я их цапнул. Неизвестно как коробок улетел мне за спину, застрял под стеной меж двух тоннелей. Прямо как тень левиафана. Себе на уме.
Отмахнувшись от этой мысли, я поднялся, зажег спичку и вновь ступил в тоннель.
Перекресток. Тоннель резко сворачивал влево – не видно, что дальше.
Я сделал еще шаг – теперь пламя горело ровно. Я праздно порылся в кармане и достал компас – интересно, куда я иду.
Глаза у меня полезли на лоб.
Красная стрелка рехнулась и крутилась влево как ненормальная.
Я потряс компас, но стрелка все вертелась, наматывала круг за кругом.
Мозг с этим поворотом сюжета не справился, так что я кинул компас в карман и, стараясь позабыть, что вообще смотрел на чокнутую железяку, зашагал по тоннелю.
* * *
Не знаю, сколько я шел.
Я отчетливо чуял, что не один.
От этой уверенности леденели кости: подле меня нечто живое, я вот-вот вмажусь в него лбом. Но снова и снова я совал в темноту мигающую спичку, ожидая увидеть лицо, очи зверя, и лишь темнота простиралась позади и впереди меня.
С каждым шагом громче в голове звучал вкрадчивый голос Паука, словно в тот день во «Взломанной двери» говорил он не о себе, не о своей тайне, но о будущем, о моем будущем, об этом походе. «По сей день помню, как шлепали ее босые ножки, как тихо и чисто они ступали подле меня по земле».
Это ли слышал я, это ли чувствовал? Сандру?
Я прислушивался – ничего, только моя поступь.
Затем голос Паука ослаб, а разум опустел, как грязная школьная доска в потеках полустертых мыслей.
Здесь шла Александра.
И Кордова. Он ходил здесь всякий раз, отыскав нового ребенка, отправлялся торговаться с дьяволом. Только бы спасти дочь.
С густой влажностью и грязью мешался сильный запах металла. Однажды я различил далекий рокот, будто наверху, в поместье, прогрохотали копыта – в панике разбегались звери. Я коснулся скользких камней, и по пальцам потекла теплая вода. Стена, кажется, вибрировала. С потолка посыпались камешки, застучали по земле. Но потом шум утих, опять воцарилось беззвучие, а я лишь спрашивал себя, не страх ли мой, жаждая хоть какой перемены, вызвал этот грохот из ничего.
Я брел и брел, и мозг болтался в черепе, словно таял. В припадке ужаса я заметил, что обливаюсь потом, будто снова очутился в оранжерее, будто так и не спасся оттуда, так и не выбрался из-под кровавых огней. И однако меня колотил озноб, а слабенький огонек в руке являл взору предсказуемую картину: предо мной бесконечно разворачивался черный тоннель.
Едва я смирился, едва понял, что вполне могу здесь и умереть, наступил конец.
Впереди к потолку прорастала гнутая ржавая лестница.
Я остановился – только вой мощного ветра донесся до меня. Я взялся за перекладину и полез – руки-ноги ослабели, будто набитые песком. На вершине лестницы я нащупал деревянный люк – видимо, такой же, как в сторожке. Я отодвинул запоры, налег плечом и открыл.