Book.

Первая дверь была приоткрыта. Я толкнул ее ногой. Ванная – на полу журнал с девками и лента туалетной бумаги.

Я постучал в другую дверь. Мне не ответили, и я подергал ручку. Заперто.

– Нора.

– Оставь меня в покое, – тихо сказала она. Похоже, стояла прямо за картонной стенкой.

– Давай ты откроешь и мы поговорим?

– Уйди, пожалуйста.

– Но я хочу предложить тебе работу.

Молчание.

– Мне нужен ассистент. Жилье и кормежка прилагаются. Раз в пару недель по выходным придется спать в одной комнате с моей дочерью и ее коллекцией плюшевых зверей. В остальном комната твоя.

Я глянул через плечо. Мордоворот подслушивал, заткнув телесами дверной проем.

– Зарплата какая? – спросила Нора из-за двери.

– Что?

– На работе. Какая зарплата?

– Триста в неделю. Налом.

– Серьезно?

– Серьезно. Но отмывать деньги будешь сама.

– А медстраховка какая?

– Никакая. Эхинацею пей.

– Я с тобой не сплю.

Это она отметила таким тоном, будто сообщала о пищевой аллергии. Я, мол, не ем моллюсков и орехи.

– Да и пожалуйста.

– Все в норме у тебя? – Мордоворот подобрался ко мне ближе.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла Нора – по-прежнему в юбке фигуристки, только волосы распустила по плечам. Лицо глубокомысленное.

– Да, Мартин, – сказала она. – Я уезжаю.

– С копом?

– Он не коп. Он журналист-расследователь. Фрилансер.

Вот это мордоворота напрягло взаправду – и я его не виню. Нора улыбнулась мне, вдруг застеснявшись, и ушла обратно, оставив дверь нараспашку.

Внутри была просторная кладовка с одинокой голой лампочкой под потолком. В углу – простыня и армейское одеяло. Под стенкой пакет булок для хот-догов, груда сложенных футболок, пачка птичьего корма «Форти-Диет», пластиковые вилки и ножи, муравейнички из пакетиков соли и перца, вероятно спертых в «Макдональдсе». Рядом с птичьей клеткой – внутри я никого не разглядел – валялся синий ежегодник «Школа „Гармония“, родина „Лонгхорнов“». Над постелью-самоделкой к стене скотчем приклеены две крошечные цветные фотографии – примерно над изголовьем. На одной бородатый мужчина, на другой женщина.

Наверняка мертвая мать и приговоренный отец.

Впрочем, нет – вблизи бородач обернулся Христом в изводе воскресной школы: молочная кожа, накрахмаленный синий хитон, борода подстрижена старательно, точно бонсай. Как водится, в ладонях он держал ослепительный свет, будто согревался после целого дня на горных лыжах. Женщина рядом оказалась Джуди Гарленд из «Волшебника страны Оз». Шикарная парочка.

Нора запихала в пластиковый пакет груду рубашек.

– Если я соглашаюсь на эту работу, тебе запрещается меня допрашивать. Ты расследуешь не меня. – В пакет отправились смятые комом узенькие шорты в золотых блестках. – Это пока мы не выясним про Сандру. А потом я своими делами займусь.

– Договорились.

Я нагнулся над клеткой. Внутри сидел синий длиннохвостый попугай, живой, но такой неподвижный и линялый, что смахивал на чучело. Перед ним на газете валялись игрушки – разноцветные мячики, перья и колокольчики, длинное зеркальце, – но на интерес к ним у птицы явно не было сил.

– А этот пацан кто таков? – спросил я.

– Септим, – пояснила Нора. – Семейная реликвия. – Она подошла, улыбнулась. – Его столько раз передавали по наследству, что никто уже не помнит, откуда он взялся. Бабушка Илай получила его от соседки Джанин, когда та умерла. А Джанин ее завещал Глен, когда сам умер. А Глену он достался от какого-то Цезаря, который умер от диабета. Чей он был до Цезаря, одному богу известно.

– Не птица, а дурное предзнаменование.

– Кое-кто думает, что он обладает магической силой и ему сто лет. Хочешь подержать?

– Нет, спасибо.

Но она уже отпирала клетку. Попугай подпрыгнул и кинулся ей в руку. Нора переложила его мне на ладонь.

Птиц был не жилец. Кажется, страдал катарактой. И легонько трясся, как электрическая зубная щетка. Я уже решил, что попугай в кататонии, но тут он завалил голову набок и уставился на меня древней бусиной мутного желтого глаза.

– Обещай, что никому не скажешь? – тихо попросила Нора, придвинувшись к попугаю лицом.

– О чем?

– Об этом. Не хочу, чтоб меня жалели. – И она пригвоздила меня взглядом.

– Обещаю.

Она удовлетворенно улыбнулась и продолжила паковаться. Собрала все до единого пакетики с солью и перцем, сдобрила ими содержимое сумок.

– Вообще-то, специи у меня дома есть, – заметил я.

Она кивнула – так, будто я напомнил ей не забыть пижаму, – и принялась сдергивать черные чулки и бюстгальтеры, дикие леопардовые и зебровые тряпки с верхних полок, где они сушились, придавленные дрелями и банками с краской.

Девчонка – как детская книжка с картинками, где страница все раскладывается и раскладывается, пока у ребенка глаза на лоб не полезут. Я подозревал, что раскладывается она бесконечно.

Распихав одежду по пакетам, Нора стала отдирать Иисуса и Джуди Гарленд. Иисус расстался со стеной легко. Джуди, разумеется, потребовалось уговаривать. Нора подхватила школьный ежегодник, открыла, аккуратно вложила туда фотографии и пересадила Септима в клетку.

Узрев оливковую плюху, оставленную мне на память, я сообразил, что птица насрала мне на руку.

– Лучше погоди, пока высохнет, а потом стряхни, – посоветовала Нора. – Я готова. Ой. Чуть не забыла.

Она порылась в сумке и протянула мне цветную фотографию. Я думал, она хвастается родственником, но, к своему удивлению, увидел портрет Александры Кордовы.

В меня впились серые глаза, обведенные темными кругами.

– Это когда я сбежала в «Брайарвуде» и получилось неприятно. Я вот за этим бегала. Увидела на стенде у столовой, называлось «Еженедельный пикник». Это же она, да?

La cara de la muerte, сказала горничная из «Уолдорфа». Лик смерти.

Я прекрасно ее понял.

27

Наутро в 5:42 меня разбудил скрип за дверью спальни. Шаги удалились по коридору, заверещали водопроводные трубы, шаги вернулись в спальню Сэм, а затем отбыли вниз, где загремели тарелки и стаканы в кухне, словно там готовились к званому ужину на двадцать пять персон.

Раздумывая, не лишусь ли всех ценностей в доме, когда наконец проснусь, я тем не менее вырубился опять, однако меня вернул к жизни тихий стук в дверь.