– Можете не пересчитывать. – Он протянул усатому кошелек. – Так где вас наняли?
– Нанят я был в известный час во дворце во время бала.
– Стало быть, вы служите в охране?
– Зачем вам знать, где я служу? Я пришел к вам неизвестным и уйду неизвестным.
– Как зовут господина, который вас нанял?
– Имени своего он не назвал.
– Вы его видели раньше?
– Нет.
– Он француз?
На безучастном лице усатого первый раз за время разговора мелькнуло что-то похожее на удивление.
– Может быть, и француз, кто их разберет.
– А что вас заставило… побудило открыться мне?
– Беда наша общая – безденежье. Я и нанимателю согласился служить в известный вечер по той же причине. Квинтич… весьма разорительная игра. Когда везет, то большие деньги можно выиграть. Ну, а когда не везет…
Больше спрашивать было решительно не о чем, и Матвей ощутил свою полную беспомощность. Он столько думал об этом тайном свидании, так к нему готовился, позвал с собой Люберова, один Бог ведает, как было противно ему унижаться перед кичливым гордецом, наконец, выбросил огромные деньги – и все из-за чего? Чтобы услышать заведомую ложь, ловко всунутую в башку этому усатому болвану. И главное, он ведь, этот доброжелатель вшивый, совершенно верит в то, что говорит…
– Больше вопросов не имеете? Тогда позвольте откланяться. – Он уже сделал шаг к выходу из беседки и ногу над ступенькой занес, как из кустов, ломая ветки, выскочил Люберов с обнаженной шпагой.
– Нет, имеем! – крикнул он звонко. – Князь, смотрите, чтоб он в лес не сиганул.
Усатый сразу потерял всю свою значительность и важность, рот его ощерился, из-за чего стрелки усов поднялись и стали показывать другое, более раннее время.
– Я к вам как благородный человек, все как на духу выложил, а у вас засада в кустах!
– Это ты-то благородный человек, шельма усатая? Вначале ты получил деньги за убийство, а теперь тянешь с другого конца. Крепче держите его, Козловский, он что-то по боку рукой шарит. Говори, каналья, кто ты такой, где живешь и служишь?
– Не скажу! – рявкнул усатый, хотя руки его, заломленные за спину, крепко держал Матвей, а кончик люберовской шпаги упирался прямо в живот.
– Ошибаешься… – прошипел Родион. – Ты думаешь, что собрались благородные люди потолковать, поверить и спасибо сказать? У нас карета за углом. Кляп в пасть твою засунем, по башке шарахнем и в подвал отвезем. И будешь ты там сидеть до тех пор, пока на этот простой вопрос не ответишь.
«Во дает! – с восторгом подумал Матвей. – Не такой уж он кичливый гордец».
– Князь, обыщите его. И заберите ваши деньги назад. Платить надобно за информацию, а не за ложь.
Последняя угроза произвела на «доброжелателя» сильное впечатление, он согласен был расстаться со свободой, но не с деньгами.
– Не надо меня обыскивать, – сказал он поспешно, – я живу в доме бакалейщика Фанфаронова у Синего моста.
– Фамилия и звание?
– Унтер-офицер Сидоров.
– Сколько раз француз нанимал тебя для подобных дел?
– Один-единственный. Ей-богу – правду говорю. Вопросы задавал, это было.
– Какие вопросы?
– Я в охране дворца служу, ну и, конечно, глаза имеем. Вот наниматель и интересовался жизнью их величества, их сиятельства и прочая. Когда кушают, когда ко сну отходят, с кем в карты изволят играть.
– Ты знаешь, что за подобную болтовню грозит?
– Как не знать. Кабы не мои стесненные обстоятельства… Но вы же меня не выдадите, вам это вроде ни к чему…
– Это как же «ни к чему»? – заорал вдруг в бешенстве Матвей, тряхнув Сидорова изо всей силы. – Ты же меня чуть не убил! Нож в меня метнул!
– Это не я, это Шамбер, – поспешил оправдаться Сидоров.
– Ну вот у нас и имя есть. Значит, Шамбер. И где он живет?
Сидоров больше не трусил, хоть шпага по-прежнему упиралась в пуговицу на животе. Он понимал, что деньги свои он отработал, угроза подвала тоже миновала, поэтому на вопрос Люберова он хитро сощурился и сказал:
– Что-то вы уж больно много за полтину узнать хотите…
– Князь, у вас есть деньги?
– Сколько?
– Накинь хоть пару рублей… – подал голос Сидоров.
– Где живет Шамбер? – продолжил допрос Люберов.
– Где-то у Троицкой набережной, но точно не знаю. Просто он проговорился как-то.
– Где у тебя бывают встречи с Шамбером?
– Он сам ко мне в камору приходит, не гнушается.
– Еще у него агенты есть?
– Точно не знаю, но думаю, что есть. Уж очень он любопытен. Особенно его интересует, какие во дворец посланники из чужих держав приезжают, долго ли у их величества задерживаются… ну и все такое прочее…
– Князь, дайте ему два рубля. Он заработал. Иди, доброжелательнейший из негодяев, допрос окончен.
Как только Сидоров почувствовал, что князь выпустил его из своих объятий, он стремительно перемахнул через перильца беседки и исчез в кустах.
– Ваш Шамбер – тайный агент, это точно, – сказал Люберов, вставляя шпагу в ножны.
– А ловко вы его, поручик Люберов. Примите мою благодарность. – Матвей и не заметил, как опять перешел на «вы», Родион хранил дистанцию в отношениях и не желал ее сокращать.
– Давайте еще раз все повторим, – настойчиво сказал Матвей.
– А что повторять? От вас требуется только одно – поймать книгу, когда я выброшу ее из окна, и немедленно уходить. Если меня схватят, разгадка тайны ложится целиком на ваши плечи.
– Уйти, бросив вас на произвол судьбы? Я так не привык…
– Произвол судьбы – не такая уж неприятная штука, как думают иные. Судьба имеет в своем арсенале массу способов, которые помогут мне выпутаться из опасной ситуации. Даже если Миних видоизменил все в моем родном доме, эти изменения только внешние. Я знаю, какая ступенька скрипит на каждой лестнице, мне не нужно ощупью искать дверные ручки, я могу с закрытыми глазами дойти до отцовской библиотеки. У меня есть ключи от черного хода и от чердака. Знаете, у нас был замечательный чердак, полный всякого хлама: птичьи клетки, старые сундуки, поломанные кресла… Там было чучело лисы, очень искусно сделанное, но матушка его боялась и велела унести с глаз долой. В детстве мне запрещали лазить на чердак, потому что однажды я в виде протеста спрятался там и просидел целые сутки. Потом я вырос и мне торжественно вручили ключ от чердака.
Разговор происходил в люберовском флигеле, незадолго до назначенного часа, когда нашим героям предстояло взять извозчика и ехать на Васильевский в дом Миниха. Все в этой авантюре вызывало протест в Матвее. Его раздражали длинные и неприятно округлые речи Люберова. Начнет говорить, и слова сами собой катятся, плавно и неторопливо цепляясь друг за друга. А на лице дурацкая улыбка, словно он не на серьезное дело идет, а на свидание с любимой девицей. А может быть, это и есть для него свидание, когда родительский дом ощущается живым существом, утраченным по воле злого рока. И эта странная фраза: «Этот дом не предаст меня, я знаю…»