– Ничего, – ответил ему после паузы Майский. – Мы вернулись к первой площадке и обнаружили, что вход в Лабиринт закрыт.
– Понятно, – офицер наклонил голову и зажал подбородок в кулак.
Какое-то время он неподвижно сидел в такой позе, то ли обдумывая что-то, то ли выжидая.
– Я не понял одного, – сказал он, вновь подняв голову. – Зачем вы спустились в тот день в Лабиринт?
– Мы собирались… – начал было Майский.
Но Дугин перебил его.
– Это была моя идея, – произнес он столь же громко, сколь и возмущенно, как будто обличая Майского в том, что тот пытался украсть у него приоритет в решении важной научной проблемы. – Именно я предложил профессору Майскому спуститься в Лабиринт, чтобы проверить мою новую гипотезу.
Впервые за все время разговора в голосе старшего лейтенанта Ступина прозвучало нечто, похожее на любопытство, когда он спросил:
– Что за гипотеза?
– Я считаю, что бродить по Лабиринту можно без конца, – начал весьма обстоятельно объяснять суть проблемы Дугин. – Но для того, чтобы попытаться понять Лабиринт, нужно отыскать один из его локусов… Вам известно, что это такое, господин старший лейтенант?
– Продолжайте, – сказал Ступин, оставив вопрос Дугина без ответа.
– Я продолжаю, – быстро кивнул Дугин. – Итак, нам нужно было отыскать локус. А согласно моей теории, мы никогда не сможем его найти, ведя последовательное изучение ходов Лабиринта. Как я считаю, причина того, что Лабиринт постоянно меняет свою пространственную структуру, именно в том и заключается, что он старается не допустить нас в локус…
Майский удивленно посмотрел на Дугина, который весьма обстоятельно и убежденно излагал теорию, о которой он, научный руководитель экспедиции, ничего прежде не слышал. Но, чем дальше продвигался в своих несуразных объяснениях Дугин, тем яснее становилось Майскому, что он несет полнейшую чушь.
– Исходя из всего вышесказанного, я пришел к выводу, что локус нужно искать наугад. Чтобы проверить мою теорию, мы с господином Майским заложили в курсопрокладчик программу свободного поиска и, положившись на волю случая, отправились следом за ним.
– И вам удалось отыскать локус? – поинтересовался старший лейтенант.
– Увы, – разочарованно развел руками Дугин. – Курсопрокладчик вышел из строя сразу же после того, как мы обнаружили коридор с экранами. Неполадки с курсопрокладчиками случались и прежде, – добавил он, как будто извиняясь за то, что произошло.
Майский хотел было попытаться откреститься от той галиматьи, которую нес Дугин. Но тот не дал ему сказать ни слова.
– Позвольте вам заметить, господин Майский, что ваша теория о пространственных дырах, связывающих отдельные проходы Лабиринта с локусами, вообще никуда не годится! – безапелляционно заявил он.
Ни о каких пространственных дырах в Лабиринте Майский прежде и слыхом не слыхивал. Он чуть приоткрыл рот, собираясь дать Дугину достойную отповедь, но так и не нашел слов. Пожалуй, он впервые в жизни оказался в ситуации, когда на него возвели столько напраслины, что любое оправдание выглядело бы как признание вины.
Старшего лейтенанта Ступина научные противоречия, которые, судя по всему, собирались обстоятельно обсудить между собой двое ученых, нисколько не интересовали. Он снова повернулся назад, взял лежавшие на столе пакеты с салфетками и внимательно посмотрел сначала на одну, а затем на другую.
– Боюсь, у меня для вас обоих плохие новости, – сказал он, не поднимая взгляда. – Вы не люди.
Дорога среди песков была не столько утомительна, сколько скучна. Первое время путники то и дело оборачивались, чтобы взглянуть на оставленный вездеход. Всем было интересно, что с ним произойдет, когда цепочка следов, связывающая их и машину, прервется. Однако не произошло ровным счетом ничего. Квад оставался на своем месте, пока не скрылся за линией горизонта. Должно быть, иллюзорный мир не мог уничтожить столь крупный объект так же быстро, как это произошло с пеналом для микрочипов.
– А вы не думаете, что пространство в этом мире может быть таким же иллюзорным, как песок, по которому мы идем? – спросил у Кийска Леру. – Если так, то трудно даже предположить, как долго нам предстоит идти.
– Я предпочитаю не думать об этом, – ответил Кийск. – В противном случае становится совсем уж грустно.
Грусть и тоска – вот те два слова, которыми можно было описать настроение людей, бредущих по бескрайним пескам под куполом неба, на которое никогда не восходит солнце. Как ни старайся, эти чувства исподволь пробираются в душу, неся с собой мрачные мысли и думы о том, что этой дороге, возможно, не будет конца. Хотя бы ветерок дунул, поднял в воздух песок, закружил маленькими смерчами по ровной, словно по ней прошлись мягкой метелкой из страусиных перьев, поверхности пустыни. Но в окружающем людей мире не происходило ничего. Кто знает, быть может, и время здесь – всего лишь абстрактное понятие, которое каждый может определять, как ему заблагорассудится? Если я решу, что прошли сутки, а мой сосед будет уверен, что всего лишь час, то кто из нас двоих будет прав, если нет никакого механизма объективного контроля за ходом времени?
Когда Кийску показалось, что они прошли уже половину пути, отделявшего их от станции, он решил сделать привал. Люди скинули с плеч поклажу и сели кружком на песок.
Странно, но оказалось, что есть никто не хочет. Каждый съел по бутерброду исключительно для того, чтобы хоть чем-то занять время. Зато пили много и с жадностью. После того как все утолили жажду, выяснилось, что одна из десятилитровых канистр наполовину опорожнена.
Никто не чувствовал особой усталости, но говорить почему-то никому не хотелось. Быть может, потому, что просто не о чем было говорить?
Леру что-то строчил в своем электронном блокноте, который, как ни странно, исправно работал. Он торопился занести в память блокнота новые идеи, пришедшие ему в голову во время пути, и, казалось, философу не было абсолютно никакого дела до того, что происходило вокруг.
Десантники думали только о возвращении на станцию. Иллюзорный мир, схематичную картину которого нарисовал Леру, не захватывал их воображения. Они находились здесь не для того, чтобы восхищаться хитроумно выстроенными логическими конструкциями, а дабы обеспечить безопасность членов исследовательской группы. Пока им удавалось справляться со своей работой. Но в этом присутствовала значительная доля удачи.
О чем думал Бергсон, догадаться было трудно. Он сидел вполоборота ко всем остальным, вытянув ноги, оперевшись согнутым локтем на канистру с водой, и неотрывно глядел куда-то вдаль, где багровый купол неба соприкасался с краем красной пустыни. Пожалуй, он меньше, чем кто-либо другой, понимал, что происходит. Ему было страшно до жути, и страх лишал его остатков разума. Единственная мысль пульсировала, словно огонь маяка, в его воспаленном мозгу: никогда больше не покидать станцию! Никогда, ни за что и ни под каким предлогом!