Но разве мало известно случаев, когда пробуждается, например, внезапно некое чувство у глубоко ассимилированного европейского или русского еврея? Так остро пробуждается, что он бросает все, меняет данное ему от роду имя на совсем другое, ветхозаветное, и мчится в дикие края, чтобы «с винтовкой за плечами и рукоятками плуга в руках» возрождать «Эрец Исраэль»? По крайней мере, так случилось с сотнями тысяч людей меньше века назад. И прочел это Лютенс в случайно попавшемся на глаза жизнеописании Бен-Гуриона [97] .
Вот, очевидно, в момент политического и нравственного кризиса что у него, что у Ойямы на первое место тоже выдвинулись личностные качества тех народов, к которым они принадлежали генетически, а не в силу, так сказать, жизненных обстоятельств.
– Никакой демократии на самом деле не существует. Это просто удобное наименование того общественного устройства, которое в данный момент позволяет господствующему классу решать свои проблемы с минимальными, по сравнению с другими вариантами, затратами, – произнес Лютенс и сам удивился, какая изящная у него выстроилась фраза. А почему бы и нет? Маркс с Энгельсом, придумавшие так называемый «Исторический материализм», весь состоящий из подобных фраз, тоже ведь были немцами.
«Почему среди немцев так много философов? – тут же вспомнился старый анекдот. – А вы их женщин видели?» И перед глазами разведчика возник образ Рыси, как она запечатлелась на так и не стертых им фотографиях [98] . Да уж, с такой о любой философии забудешь, при том, что она сама как раз почти «доктор философии». Вот ведь парадокс. А не оттого ли с ним произошел этот «душевный слом», что он просто-напросто по уши влюбился в «паранормальную девицу» и жизненный выбор сделал еще тогда, на улицах послепутчевой Москвы. И теперь его подсознание всего лишь старательно ищет наиболее удобный и надежный способ добиться от Рыси взаимности. А что – объяснение не хуже прочих, более заумных. Антоний ради Клеопатры тоже от Рима отрекся.
– Разве не демократы в Афинах приговорили к смерти Сократа всего лишь за то, что говорил, что думает, «тем подавая молодежи пагубный пример»? И вас сейчас готовы ликвидировать примерно за это же. А между двумя событиями – двадцать пять веков развития «демократической теории и практики». Слава богу, ни на моей, ни на вашей, господин президент, исторической родине демократия и не ночевала до момента, пока и нас, и вас не оккупировали наши нынешние соотечественники. И двух поколений не прошло…
– Вы не слишком радикально решили менять лошадей на переправе? – пожевав губами, спросил Ойяма. Но осуждения в его голосе Лерой не услышал.
– Мне кажется, господин президент, это нас с вами решили поменять, – ответил Лютенс. – Не спросив нашего согласия. Вы, наверное, в курсе – я потратил почти полтора года, чтобы организовать свержение вашего русского коллеги, и очень много денег налогоплательщиков. Акция не удалась по очень простой причине – мы не учли, что желающих защитить своего президента оказалось значительно больше, чем его противников. Вдобавок они оказались смелее и решительнее. Лидеры оппозиции клялись мне, что в нужный момент выведут на улицы Москвы миллионы протестующих, которые в одночасье сметут опостылевший режим. Как царский или «временный» в семнадцатом году. Каждый протестующий оценивался примерно в сто долларов. Для тех, кто должен был непосредственно нейтрализовывать господина президента, счет шел на десятки тысяч «зеленых спинок». Одномоментно.
А сколько денег ушло на создание и поддержание должного уровня противостояния в российском обществе! И все напрасно. Я там был и все видел своими глазами. Теперь я должен ответить головой за то, что даже за пять миллиардов долларов русские не захотели сменить свой «всем ненавистный кровавый режим» на нашу оккупацию. Вы Достоевского читали? «Братья Карамазовы». Рассуждения Смердякова о том, что глупым русским нужно было сдаться умному Наполеону? Так вот – Смердяковых даже в либеральной Москве оказалось на удивление мало. И все денежки налогоплательщиков, потраченные на свержение режима, в итоге только укрепили его.
А теперь мы должны за все отвечать? Увольте! Я – фигура мелкая, «слон» или «конь», а вас, «короля», решили сменить потому, что не удалось так поступить с Президентом России. Дело не в том, что вы не то чтобы прямо отказываетесь повторить сценарий «кубинского кризиса», а в том, что задаете вопросы, на которые кто-то не хочет отвечать даже вам.
Подумайте, разве нормальный лидер нации, только что избегнувший уготованной ему участи и пользующийся поддержкой армии и большинства народа, поддастся на неуверенный шантаж? Он ведь действительно неуверенный, согласитесь. Нам нечем всерьез пригрозить русским. Разве только угрозой взаимного уничтожения. Какой в этом смысл? Я знаю, что ваш предок, выиграв войну с русскими не так красиво, как ему бы хотелось, грубо говоря – с чудовищными бессмысленными жертвами, неоднократно просил императора позволить ему совершить обряд «сеппуку»…
– У вас неправильные сведения. Маршалу за победу над Россией пожалован титул князя и личного советника императора, – перебил Лютенса президент.
– Простите. Я не столь сведущ в истории Японии и вашего рода. Повторил, что слышал. Но это совсем неважно. Генерал Паттерсон ведь сказал, что Америка к настоящей войне не готова. И на подготовку уйдет не меньше года. Немцы, имея полноценную победоносную армию, уже покорив Европу, восемь месяцев расписывали по пунктам план «Барбаросса». Этого оказалось недостаточно и закончилось очень плохо. Беспилотниками и «Томагавками» войну не выиграть, потребуется несколько миллионов хорошо обученных и мотивированных солдат сухопутных войск. У нас их нет и не будет. Не сорок первый год на дворе, и люди в Америке живут совсем другие. Они в штыковую атаку не пойдут и не поведут в бой торпедоносцы без шанса на возвращение… [99] Значит, вас поставили перед ложным выбором. Неужели это вам не понятно?
Ойяма промолчал, весь поглощенный раскуриванием очередной сигары. Он, нервничая, вчера и сегодня выкурил их больше, чем за предыдущий месяц, наверное.
– Знаете, первый канцлер Германской империи Отто фон Бисмарк при всей своей внешней неотесанности и грубости часто говорил умные вещи, достойные занесения в анналы. Вот одна из произнесенных им, не помню, по какому поводу, фраз: «Государственный деятель творить не может. Он может только дожидаться момента, когда раздастся эхо шагов Господних; вот тогда он должен сорваться с места и схватиться за край его одеяния». Мне кажется, сейчас как раз такой момент…