Он встал перед своим рабочим столом, перенеся вес всего тела на одну ногу. Рука, положенная на бедро, откинула пиджак, обнажив подтяжки с люрексом. Он считался знатоком немецких экспрессионистов, но в целом обладал скверным вкусом, как считала Энн.
– Значит, это вы – мадемуазель Реналь? – спросил он с заметным шотландским акцентом. – А мсье Реналь, с которым я имел удовольствие общаться утром…
– Мой отец, – быстро вставила реплику Энн, избегая встречаться глазами с Митчем.
– Хорошо. Давайте же посмотрим, с чем вы ко мне пожаловали.
Энн жестом отдала распоряжение Митчу. Тот достал картину из футляра и поставил в кресло. Кроуфорт сложил на груди руки и принялся рассматривать ее.
– Что-то из его ранних работ, – негромко произнес он, обращаясь больше сам к себе, нежели к собеседнице. – Написано еще до того, как Мунком всерьез овладел психоз. Достаточно типичное произведение… – Он поднял взгляд от полотна. – Не желаете ли бокал хереса?
Энн кивнула.
– А ваш… э-э-э… помощник?
Митч отказался от угощения, энергично помотав головой.
Наливая вино, хозяин спросил:
– Насколько я понял, вам поручено распорядиться наследием некоего коллекционера, не так ли?
– Верно. – Энн отметила про себя: он затевает легкую беседу, чтобы понять и переварить свое впечатление от картины, а потом принять решение. – Его звали Роже Дюбуа. Он был бизнесменом. Его компания производила сельскохозяйственное оборудование. Коллекцию он оставил небольшую, но тщательно подобранную.
– Заметно, заметно. – Кроуфорт подал ей бокал и снова оперся на стол, изучая картину. – Это, знаете ли, не совсем мой период. Я специализируюсь на экспрессионистах вообще, а не на Мунке в особенности. Как вам известно, его ранние вещи к экспрессионизму явно не относились, – он указал в сторону холста рукой, в которой держал свой бокал. – Мне картина нравится, но хотелось бы выслушать еще чье-то мнение о ней.
Энн почувствовала, как от напряжения у нее появился спазм где-то между лопатками, и ей пришлось приложить усилие, чтобы не дать излишнему румянцу выступить на щеках.
– Я могу оставить вам картину до завтра, если пожелаете, – сказала она. – Однако вы еще не видели сертификата происхождения и подлинности.
Она открыла свой портфель и достала папку с документом, который сама подделала в мастерской. Он был написан на бланке «Менье» и заверен печатью. Энн протянула бумагу Кроуфорту.
– Ах, вот как! – воскликнул он. – Это, разумеется, совершенно меняет дело. Я могу сразу же сделать вам деловое предложение. – Он еще некоторое время изучал полотно. – Какую цифру вы упомянули сегодня утром?
Энн сдержала вспышку радостных эмоций.
– Тридцать тысяч.
Кроуфорт улыбнулся, и Энн уже не понимала, кому из них двоих труднее не выдать ощущение триумфа.
– Думаю, нам по силам заплатить вам сумму, которую вы запрашиваете.
К полнейшему изумлению Энн, он тут же достал из ящика стола чековую книжку и принялся заполнять бланк. Так просто! – подумала она, но вслух поспешила сказать:
– Не могли бы вы выписать чек на Холлоуза и Кокса, наших представителей в Лондоне? – А поскольку Кроуфорт показался слегка озадаченным, добавила: – Они просто бухгалтерская фирма, которая берет на себя формальности, связанные с переводом денег во Францию.
Объяснение его удовлетворило. Он вырвал чек из книжки и подал ей.
– Вы надолго задержитесь в Лондоне? – поинтересовался он уже из чистой вежливости.
– Всего на несколько дней. – Энн отчаянно хотелось поскорее унести отсюда ноги, но нельзя было давать повода для подозрений. Приходилось поддерживать пустую светскую беседу, чтобы все выглядело естественно.
– Тогда надеюсь вновь увидеться с вами в следующий приезд. – И Кроуфорт протянул ей на прощание руку.
Они покинули галерею и быстро пошли вдоль улицы. Митч нес пустой теперь футляр.
– Он не узнал меня! – взволнованно прошептала Энн.
– Ничего удивительного. Прежде он видел тебя только издали. Да и воспринимал всего лишь как серую мышку – жену колоритного и модного художника. А сейчас ты стала эффектной блондинкой-француженкой.
Они почти сразу поймали такси и попросили шофера отвезти их в «Хилтон». Энн откинулась на сиденье и еще раз рассмотрела полученный от Кроуфорта чек.
– Бог ты мой, мы добились своего, – тихо сказала она.
А потом начала всхлипывать.
– Давай выметаться отсюда как можно скорее, – резко бросил Митч.
Это было в час дня спустя сутки после того, как они поселились в «Хилтоне». Последний поддельный шедевр только что доставили в одну из галерей Челси, а в сумочке Энн из самой натуральной кожи ящериц лежали десять чеков.
Они упаковали свои небольшие чемоданы, очистив апартаменты от ручек, бумаг и личных вещей, валявшихся повсюду. Митч не поленился принести из ванной полотенце, чтобы протереть телефоны и полированную поверхность мебели.
– Остальное не имеет значения, – сказал он. – Отдельные отпечатки на стенах или на стекле окна ничем не помогут полиции. – Он швырнул скомканное полотенце в раковину. – Здесь столько отпечатков пальцев других людей, что им придется до конца дней своих пытаться их хотя бы рассортировать.
Через пять минут они уже выписывались из гостиницы. Митч расплатился за проживание в роскошном отеле чеком из банка, где он открыл счета на фамилии Холлоуз и Кокс.
Потом взяли такси до «Хэрродса». Внутри огромного универмага они разделились. Энн нашла дамский туалет и закрылась в кабинке. Положив чемодан на унитаз, она открыла замки и достала плащ с клеенчатой шляпой в стиле зюйдвестки. Облачившись в них, заперла чемодан и вышла из кабинки.
Энн посмотрела на себя в зеркало. Плащ теперь полностью скрывал ее дорогое платье, а нелепая шляпа отвлекала внимание от роскошных светлых волос. Волна облегчения охватила ее, когда она поняла, что сейчас уже можно перестать опасаться быть кем-то узнанной.
Эта вероятность до крайности нервировала ее на протяжении всей операции. Конечно, она не состояла в близких отношениях ни с кем из узкого художественного мирка. Питер знал всех по понятным причинам, но она неизменно сторонилась его приятелей и деловых партнеров. Она лишь изредка появлялась в галереях на вернисажах, где никому не было интересно разговаривать с ней. И все же ее лицо кому-то могло показаться смутно знакомым.
Она вздохнула и принялась снимать с себя слой косметики бумажной салфеткой. Ровно полтора дня она побыла блестящей светской дамой, гражданкой мира. Мужчины оборачивались вслед, когда она переходила через улицу. Уже даже не слишком молодые джентльмены теряли часть своего чувства собственного достоинства в ее присутствии, отпуская банальные комплименты и спеша открыть перед ней любые двери. Женщины с завистью засматривались на ее наряды.