– Тебе известно, Джон, какой ужасный случай произошел на днях на Норт-Одли-стрит? – Женщина чуть наклонилась, чтобы взять со стола намазанный повидлом поджаренный хлеб. – Бедная Друзилла Уайндхэм, это столь прелестное создание, подверглась нападению в кебе. Ты можешь представить себе более ужасную гнусность? Она обратилась за помощью к какому-то мужчине, и тот, весьма заурядный человек во всех отношениях, воспринял обычное проявление вежливости как знак особого расположения к его персоне и попытался силой навязать ей собственное внимание!.. Джон, ты слушаешь меня или нет?

– Силой навязать внимание? – рассеянно повторил муж. – Ты хочешь сказать, он попробовал ее поцеловать?

– Да, наверное, так, – согласилась жена. – Он оказался столь настойчив, что даже разорвал у нее на груди платье. Эта бедняжка, должно быть, пережила настоящий кошмар. Ей удалось вырваться, только выбросившись из кеба, причем на ходу, обрати внимание! Она упала прямо на мостовую. Я до сих пор не пойму, как она не разбилась.

Письмо буквально жгло руку достопочтенному Бленкинсопу.

– Я бы не стал придавать этому чрезмерное значение, дорогая… – начал было он.

– Что?! – ошеломленно воскликнула его супруга. – Как ты можешь такое заявлять? Как понимать твои слова? Этот человек совершил непростительный поступок!

– Возможно, дорогая, но у некоторых женщин воображение иногда доходит…

– Воображение? – Возмущенная женщина не верила собственным ушам. – Он дал волю рукам, Джон! Изорвал на ней платье! Как она может такое вообразить?!

– Ну… может, он только прикоснулся к ней, когда кеб качнулся на ходу, и все это… – Мужчина вспомнил, как сам прикасался к Друзилле и какие нелепые выводы сделала она после этого. Его симпатии целиком оставались на стороне того парня, о котором говорила жена, кем бы он ни был. Бленкинсоп покрылся холодным потом, представив, как легко он сам мог оказаться на его месте. – Она, скорее всего, истеричка, дорогая, – добавил Джон. – Мне не хочется тебя огорчать, но я бы на твоем месте не поверил ни единому ее слову. Незамужние женщины старше тридцати лет, и все прочее… Она слишком предается мечтам, или у нее чрезмерно горячая натура. Такое иногда случается. Она приняла обычную любезность за нечто большее. Все очень просто.

На лбу миссис Бленкинсоп обозначилась морщина.

– Ты действительно так считаешь, Джон? – спросила она. – Я с трудом этому верю.

– Еще бы, дорогая. – Мужчина заставил себя улыбнуться, хотя улыбка получилась весьма неестественной. – Ведь ты женщина, к тому же замужняя, у тебя есть семья и все остальное, что с этим связано. Тебе никогда не придет в голову выдумывать подобные вещи. Однако не всем женщинам повезло так, как тебе, и ты должна ценить это, Мария. Один мой хороший знакомый, чье имя я не стану называть, чтобы не ставить его в неловкое положение, однажды пережил подобное приключение с такой вот молодой особой, и он, смею тебя уверить, был чист аки агнец. Но она, в пылу… собственного воображения, истолковала его поведение абсолютно превратно, обвинив его в… в общем, тебе незачем слушать такие слова.

– Боже мой! – Теперь жена Джона казалась совершенно ошеломленной. – Я бы ни за что на свете не подумала…

– Это делает тебе честь. – Поднявшись, Бленкинсоп вышел из-за стола. – Однако я прошу тебя оставить эту тему и ни в коем случае не обсуждать ее с кем бы то ни было. Ты должна простить меня, дорогая. Пожалуйста, больше не давай мне повода тебя беспокоить. – С этими словами он подошел к камину и, бросив письмо в огонь, довольно долго стоял рядом, с несказанным облегчением наблюдая, как языки пламени пожирают злосчастную бумагу. Теперь ему не придется упоминать о ней в разговорах.

Глава 9

Спустя четыре дня в Центральном уголовном суде в Олд-Бейли началось слушание дела Кейлеба Стоуна. Обвинение представлял Оливер Рэтбоун, а защиту – Эбенезер Гуд, опытный и грамотный адвокат, состоявший в Королевском обществе юристов. Он согласился участвовать в этом процессе не ради гонорара, которого ему, возможно, вообще не придется получить, а из-за крайней сложности дела и, может быть, отчасти ради удовлетворения своей профессиональной гордости. Рэтбоун был с ним немного знаком: им уже приходилось выступать в качестве противников. Гуд, мужчина старше сорока лет, высокий и довольно неуклюжий, отличался весьма неординарной внешностью, в первую очередь благодаря светлым серо-голубым глазам, которые у него были чуть навыкате, и широкой, располагающей к себе улыбке. Его знали как энергичного человека с крайне эксцентричным чувством юмора. Кроме того, он необыкновенно любил кошек.

Процесс собрал не столь много зрителей, как если бы на месте обвиняемого оказался кто-нибудь из представителей высшего общества или жертвой стал более примечательный человек, чем Энгус Стоунфилд. В деле начисто отсутствовали даже намеки на какой-либо скандал, связанный с женщиной, или на материальную заинтересованность. Поскольку труп так и не удалось обнаружить, факт совершения убийства представлялся довольно проблематичным. Те, кто все-таки решил прийти в зал судебных заседаний, рассчитывали стать свидетелями словесной дуэли между Рэтбоуном и Гудом, которые будут оспаривать этот вопрос. Эти люди знали толк в тонкостях разбирательства подобных дел.

День выдался ясным и ветреным. Пробивающийся сквозь оконные стекла солнечный свет падал узкими, подернувшимися дымкой лучами на деревянные панели на стенах, на пол и на затейливые резные украшения судейского кресла. Присяжные уже успели занять места – двенадцать тщательно подобранных мужчин, отличавшихся честностью, добропорядочностью и, конечно, обладающих соответствующим имущественным положением.

Оливер пригласил первую свидетельницу – Женевьеву Стоунфилд. Когда она прошла через зал и поднялась на свидетельскую трибуну, среди зрителей, заранее предвкушавших то, что им сейчас предстоит услышать, возникло едва заметное оживление. Последовав совету Рэтбоуна, она не стала надевать черное, а выбрала костюм темно-серых и синих тонов, весьма скромный и неброский, который в то же время очень ей шел. Миссис Стоунфилд выглядела усталой и изможденной, однако стоило ей повернуться лицом к залу, как находящиеся в нем люди, увидев, что его выражение свидетельствует не только о гневе, но и о незаурядном уме, прониклись к ней неожиданным интересом. У одного из мужчин вырвался удивленный вздох, а какая-то женщина досадливо цокнула языком.

Обвинитель улыбнулся. Женевьева Стоунфилд просто не могла произвести иного впечатления. Ее появление вызвало всплеск самых противоречивых чувств, возможно, даже зависть у присутствующих в зале женщин. В ее облике ощущалось что-то необычное, свойственное только ей одной. И Оливеру следовало использовать эту ее особенность с величайшей осторожностью. То, что в присяжные избирались исключительно мужчины, показалось ему сейчас весьма благоприятным обстоятельством.

Женевьеву привели к присяге, и она назвала свое имя и сообщила адрес, сохраняя чинный вид и глядя только на Рэтбоуна, словно, кроме него, в зале больше никого не находилось. Женщина ни разу не отвела глаз в сторону судьи или присяжных, не посмотрела даже на секретаря, подавшего ей Библию.