Безумно голодная, Федька побежала в уборную, но у самых дверей услышала:
— Бянкина, стой!
К ней подошла Анюта Платова.
— Слушай, Бянкина, помоги, Христа ради. Я тебе хорошо заплачу.
— А что такое? — спросила Федька.
— А то — ты же знаешь, где Румянцев прячется…
— Не знаю.
— Ври больше! Знаешь! Может, у твоей родни и сидит. Ты вот что — ты ему передай, что я и ему заплачу…
— Да что такое?
— И никто не узнает, никакая полиция! Надобно, чтобы он с моим Красовецким сегодня же встретился.
— На что?
— Пусть моему дураку растолкует, что его в ту ночь у меня не было! А то, вишь, мой-то ревновать вздумал! Да так рассердился, что знать меня больше не хочет!
— Это скверно…
— Куда уж сквернее! Бросит он меня — и все, пропала я… Федорушка, голубушка, коли я в чем перед тобой грешна — прости, бога ради! Хочешь — на коленки встану? — взмолилась Анюта. — Устрой так, чтобы Санька с моим дурнем встретились!
— Да как я устрою, коли сама не знаю, где он?
— Знаешь!
— Не знаю!
— Кто его и спрячет, коли не ты?! А коли он перед моим поклянется, что его у меня не было… Мой-то остолоп уверен, что был, потому и прячется — чтобы меня не выдавать! Федорушка, я заплачу! Ей-богу, заплачу! Вот перстенек — возьми в задаток!
— Да погоди ты со своим перстеньком! — воскликнула Федька. — Ну, скажем, твой узнает, что в ту ночь Саньки у тебя не было! А все другие ночи? Ведь если он стал докапываться, то про все разузнал, понимаешь?
— Про другие — это уж потом! Дай мне ему втолковать, что в ту ночь, когда Глашку удавили, я была одна! А когда он убедится — я и остальную телегу дерьма понемногу разгребу. Тут ведь и дураку ясно — дансерки без сплетен не живут!
Федька задумалась.
Деньги, которые обещала Анюта, могли быть больше денег, которые можно получить от Шапошникова. Однако история какая-то сомнительная, и веры Анюте нет.
— Я, вот те крест, не знаю, где Санька, — сказала она. — Он должен сам меня отыскать, мы так сговорились. А когда это будет — бог его знает.
— Его уж третий день нет, пора бы и появиться, — ответила Анюта. — А перстенек-то ты возьми, выручай! Ты мне пригодишься, я тебе пригожусь, на том и стоим…
Федька подумала — и взяла задаток.
Но сделала она это, чтобы Анюта хоть ненадолго оставила ее в покое. Сама же, перекусив, пошла искать Петрову.
Дуня-то как раз вызывала у нее доверие, несмотря на свои странствия по начальственным постелям. Она была хорошей, опытной дансеркой, и в береговой страже судачили, будто в ней есть цыганская кровь — уж больно черна. Хотя фигуранты честно признали — коли эта цыганка позвала бы в постельку, несогласных не нашлось бы.
— Ну, теперь Красовецкому хоть Саньку приведи, хоть турецкого султана, — сказала Дуня. — Прок один. Он твердо решил от Платовой избавиться.
— А ты почем знаешь?
— Есть у меня один обожатель, рассказал — он невесту высмот рел совсем молоденькую, шестнадцати лет и с хорошим приданым. Коли будет умен — отдадут. Только Платовой не сказывай.
— Отчего?
— Оттого, что может понаделать дурачеств. Он, видать, собирался дать ей отступного, а тут эта история с покойной Глафирой — ну, он и обрадовался, что деньги сбережет. Так что не сжалится, нет! А будет Анютка колобродить — приедет с молодцами и все бриллианты заберет, на подарки молодой жене. Так пусть бы она сидела тихо…
— Она меня не послушает.
— Ну и будет дура.
Федька поняла, что рано она обрадовалась, и лучше бы вернуть перстенек. Мало ли какие возникнут интриги — лучше Саньку в них не впутывать.
— А не знаешь ли, когда Степанову отпевают? — спросила она.
— Не знаю, да и никто из наших, поди, не узнает, — отвечала Дуня. — Ее же на съезжую отвезли, там в холодной избе лежала. Вебер мне сегодня сказал — ее оттуда забрали. А кто забрал — неведомо.
— Откуда Вебер прознал?
— Ему начальство велело — он Ванюшку туда спосылал. Тоже ведь забота — родни у Глафиры нет, матушка два года как померла, брат еще раньше уехал куда-то и пропал. Так что кому хоронить? Думали — нам придется.
— Может, брат объявился?
— Тогда бы Ванюшке сказали. Ясно же, что все дансеры и фигуранты на отпевание прийти захотят, и хористы, и оркестранты. А так — кто-то увез покойницу, и видно, что человек не из простых, коли позволили. Ты, матушка, лишних вопросов не задавай! — прикрикнула на Федьку Дуня. — Я вижу, ты своему Саньке услужить хочешь. А не надобно! Поняла?
— Поняла, — буркнула Федька.
Найти Анюту, чтобы вернуть перстенек, не удалось, — дансерка сбежала.
Федька в большой задумчивости пошла в уборную, где, по ее расчетам, никого не должно было быть, и обнаружила там рыдающую Малашу.
Они были хорошими подружками, хотя Малаша моложе чуть ли не на три года.
— Что еще стряслось? — спросила Федька.
— Васька изругал!
— С чего это?
— Не знаю! Я на него даже не глядела! Меня в пару с Гришкой поставили, мы фигуры учили, а Васька вообще в другом углу был! Федорушка, что делать? Я не могу больше!..
— Да забудь ты его, он твоего ноготка не стоит, дурак он и ругатель, ничего больше! — запричитала Федька. — Ты красавица, ты в дансерки выйдешь, а он кто? Из дансеров в фигуранты слетел! На что он тебе нужен?
— Я жить без него не могу…
— Так Малашенька, он же по бабам избегался! Из него муж не получится — он уж привык каждый раз с другой! У него с Натальей не вышло — она не дура! Так он на всех и злится! — в двадцатый, наверно, раз объяснила Федька. — А ты бы лучше о Гришке подумала. Его хотят во вторые дансеры перевести. И ты ему нравишься, ей-богу, нравишься!
— Он говорит — ты с офицером жила, да он тебя бросил, на что ты мне?
— Гришка?!
— Васька!
— Ваську твоего скоро из театра поганой метлой выметут! — закричала возмущенная Федька. — Чья бы корова мычала! Он-то с кем только не жил!
История с офицером была плачевная — Малашу, совсем еще девочку, которой предстояло через два месяца выпуститься из театральной школы, похитили шалые гвардейцы. Видимо, с ее согласия — этого Федька не знала, потому что тогда еще с Малашей не дружила. Она с полгода прожила в роскоши, в театр ее привозил модный экипаж, но родители любовника вмешались, сосватали ему знатную невесту, и Малаша вернулась домой. На прощание любовник подарил ей драгоценности, и оттого многие фигурантки Малаше завидовали, а другие не могли простить ее красоту — она отрастила светло-русую косу по пояс, могла бы и до подколенок, да такое сокровище танцевать бы помешало, была круглолица, голубоглаза, от природы румяна, улыбчива, и с округлостями весьма соблазнительными. После того офицера она никого к себе не подпускала, и вот угораздило дурочку влюбиться в Ваську.