— Так что ж плохого, если женщина хочет быть замужем? — спросила Федька. — Этот ваш господин Световид не понимает любви, вот и злится на тех, кто любит…
— Он не злится.
— Ну, не злится… Он их презирает! Глядит на них свысока! Я-де страстей лишен, а вы — дурачье!
— Эх… — вздохнул Дальновид. — Тут я ничего объяснять не стану, потом сама догадаешься. Или вот Жан, Мироброд. За него Световид боится — парнишка талантлив, как бес, работать может сутками, а обидчив без меры. Его сам Княжнин пригрел, наш российский Расин, а супруга княжнинская, самого Сумарокова старшая дочь, над ним подшутила. Она особа спесивая и убежденная в непогрешимости. Жан тогда перевел либретто оперы Паизиелло «Инфанта Заморы» и был безмерно горд, что театральная дирекция приняла его перевод. Настолько горд, что менее всего беспокоился о деньгах. Он полагал, что это — первая ступенька на лестнице славы, а деньги придут, скажем, на десятой. И вот как-то госпожа Княжнина возьми да спроси его, много ли он получил за перевод. Ему бы отшутиться или соврать, а он, непонятно зачем, брякнул правду: дали, мол, свободный вход в партер, в рублевые места. Она полюбопытствовала, часто ли пользовался сим правом. И он опять же правдиво отвечал: да раз пять. Тут она засмеялась и говорит: «Дешево же! Нашелся писатель за пять рублей!» Ну, мало ли что дама ляпнет не подумавши? Так он на все семейство озлился, памфлеты стал писать, — это на благодетеля своего!
— Экая глупость! — удивилась Федька.
— Глупость, да. Таланту у него — на троих, а вздумал корчить из себя либертина, чуть ли не развратника, это и восемнадцати лет на свете не прожив. Но коли что делает — всей душой отдается, хоть бы той же музыке. Когда он предложил Световиду выпускать «Кабалистическую почту», а тот сообразил, как из нее извлечь прок, и нашел покровителя этой затее, Жан взялся переводить высокоумные письма маркиза д’Аржана для журнала, но с ними вышла странная история. Когда он показал переводы Световиду, про маркиза ни слова не сказал. Световид спросил: сам, что ли, столь философски мыслишь? Жан как-то так высказался, что все поняли: мыслит сам. А про маркиза докопался Выспрепар, он ведь и сам отличный переводчик. Ну, понятно, кому ж не хочется славы и похвалы? Ты вот тоже, поди, мечтаешь стать первой дансеркой.
— Кабы в дансерки производили за мастерство, то стала бы. А у меня рябая рожа и нет покровителя, — прямо сказала Федька.
— Погоди, довершим начатое дело — Световид твоим покровителем станет, — пообещал Дальновид. — Ты ему понравилась. И амурных услуг не попросит. Он выше этого!
— Ой… — ответила Федька, вдруг заметив, что в дверях стоит Световид и с любопытством слушает приятеля.
— Мы с Миробродом оба либертины, — сказал Шапошников, — но я практический, а он — теоретический. Ему приятно рассуждать и писать о колебаниях любовного барометра — вверх-вниз, а я свой барометр в дело пускаю реже, чем хотелось бы. Но тебе, сударыня, этого опасаться не стоит. Хотя я и приглашаю на прогулку, которая иным барыням показалась бы предосудительной. Мы будем вдвоем — и в лесу.
— Тех барынь отправить бы зимой в лес амуриться! — встрял Дальновид, немного смущенный.
— Иных любителей и стужа не испугает, — усмехнулся Световид. — Обувай сапоги, сударыня, надевай полушубок. Тебя ждет кое-что занятное.
— Сейчас буду, — холодно отвечала Федька и ушла в палевую комнатку.
Она собралась очень быстро и вышла на крыльцо.
— Сюда! — крикнул Световид.
Он, также в полушубке, ждал, сидя в санях у распахнутой калитки.
— Садись, Фадетта, у нас немного времени.
Кучер Пахомыч хлопнул длинными вожжами по конскому крупу, сани выкатили из ворот, понеслись в сторону Коломны; не доезжая, своротили налево, миновали матросские казармы, пересекли по льду Фонтанку там, где строился новый мост, и покатили дальше; остановились у шлагбаума, означавшего границу города, оставили слева какое-то жалкое селение, выехали Петергофской дорогой в поля, потом — в лес, и все — на юг, на юг…
Световид молчал, глядел прямо перед собой.
— Куда ты везешь меня, сударь? — спросила Санька.
— Хочу поглядеть, на что ты способна. Испугаешься ли — или блеснешь мужеством.
Федька отвернулась. Ей уже давно не нравилось, как Световид распоряжается чужим временем и даже чужими судьбами.
Наконец сани выкатили на открытое место, и более того — Федька увидела перед собой парковую ограду и вдали, сквозь голые черные ветки, дворец.
— Что это? — невольно спросила она.
— Стрельня. Несостоявшийся наш Версаль. Здесь на мызе одного моего приятеля, в его конюшне, стоят верховые лошади. Я уговорился, что могу их взять. Они нам, похоже, понадобятся. А заодно поучу тебя ездить верхом. Ты ведь не боишься лошадей, как наши щеголихи и вертопрашки?
— Нет, сударь, чего их бояться?
Федька имела в виду, что от упряжных лошадей не шарахается — они в хомутах и оглоблях, а если богатая запряжка четвериком или шестериком, то и в шорах. Если не прыгать под самые копыта, а благоразумно подождать, пока лошади пробегут мимо, то и страха никакого нет.
Но когда конюшенный мальчик вывел из стойла гнедую кобылу, при которой не было никаких оглобель, вообще ничего не было, кроме недоуздка из тонких ремешков, Федька малость струхнула.
— Я сам оседлаю, — сказал Световид. — Ну, ну, стой смирно, моя красавица.
Бянкина подумала: с лошадьми-то он любезен! И вдруг вспомнилось слово «мизантроп» — фигурантки совещались, сходить ли на спектакль французской труппы, ставившей комедию Мольера о нелюдимом чудаке, да побоялись сложностей французской стихотворной речи.
— Изволь, Фадетта, — Световид красивым жестом указал ей на кобылу. — Левую ногу — в стремя, правой резко оттолкнись, у тебя получится. Держись двумя руками за седельную луку. Было бы время — поучил бы прыгать на лошадь без всяких стремян, но времени нет.
— И незачем, — отрубила Федька. — Я в берейторы служить не пойду.
— Так и государыня наша в берейторы не готовилась, а ездить верхом училась правильно — сперва без стремян.
В седло Федька села быстро и ловко — девица, делающая во время утреннего урока чуть не сотню глубоких плие по всем позициям, не станет себя втаскивать на лошадь, вцепившись в луку, как утопающий в соломину.
Пока она осваивалась — а больше всего смущало, что не видна кобылья морда, — Световид сам оседлал и каракового мерина. В седло он вскочил с такой же ловкостью — чувствовалось, что его конной езде смолоду учили, и учили на совесть.
— Едем в лес. Там коли и свалишься, то в снег, это не страшно, — сказал он. — У тебя должны быть сильные шенкеля, ты очень скоро усвоишь правильную посадку. Для первого раза от тебя много не потребуется.
— Усвою, господин Световид, — мрачно пообещала Федька.
И точно — полчаса спустя она уже отважно скакала галопом по лесной тропе, а Световид — следом.