— Да что так грустно? Саля! Пусть другие грустят! А давай потом, ну, когда всё это кончится, ахнем наперегонки по шоссе вдоль моря. Когда шторм будет. Чтобы брызги в шлем летели. Чтобы со светофора на козе! — размечтался я. — Чтобы ничего нас не интересовало, кроме этой безумной гонки.
— Ты романтик, Майер. Был им и будешь. А по снегу не слабо? — вдруг встрепенулась Саля. — У меня резина шипованая!
— Так морду отморозит, — сразу скис я.
— А у меня есть два шлема. Лётных! — Саля от предвкушения даже вскочила. — Давай, Майер! Никто не узнает. Мы убежим!
— От кого мы убежим? — не понял я.
— Да какая разница, от кого? Главное — убежать. А моя «Хонда» и двоих вытянет! «Нибелунг» с форсированным движком!
Не люблю ездить на мотоцикле на заднем сиденье. Особенно, когда Саля за рулем. Во-первых, несется, как сумасшедшая, а во-вторых, как я могу нормально держаться в седле? Уж не за талию её обнимать? А ещё Саля любит прыгать на своей «Хонде». Как чуть какой рельеф дороги способствующий, так сразу.
Сначала никак не удавалось набрать приличную скорость. Заснеженное шоссе от бункера к городу не расчищалось уже много дней. Заднее колесо мотоцикла при каждой попытке дать газ норовило обогнать переднее и завалить нас в мягкий снег. Потом мы вырулили на трассу и тут Саля забыла обо всем.
Шоссе несло нас к городу. Вот уже пропало ощущение, что я балласт на заднем сиденье. Каждый изгиб трассы повторялся всем телом, слившимся с машиной. Я даже не чувствовал, что не я веду «Хонду», я просто слился с ней, с шоссе, с зимним солнцем, низко светившим справа.
Мы влетели в город, повергнув в ступор гаишников на въездном посту. Однако, они почему-то не прервали наш дерзкий рейс, а только выронили свистки из блестящих на солнце жирных губ.
— Не обращай внимания, — раздался Салин голос в наушнике коммуникатора (мотоцикл был оборудован и таким мелким удобством) — мне номера госбезопасность выдавала. Да и не трогают мотоциклистов. Нас не догонят! И не тронут. Поехали к центру? Там митинг.
Идея мне понравилась. Действительно, на эту толпу стоило глянуть. Чем же они наших ребят так привлекли?
То, что Черная площадь полна народу, стало заметно издалека. Еле приткнувшись с «Хондой» на обочине, мы стали продираться сквозь толпу, что становилось все труднее и труднее. Кучи народа, шлепающего прямо по проезжей части, хаотические стоянки, грязь и пикеты тормозили нас. Когда площадь была уже совсем рядом, пришлось припарковаться. Ну что же — беспорядок и грязь — основное необходимое условие революции. Хотя, какая к чертям революция. Фронда, да ещё дурно пахнущая…
— Товарищи! — нам преградил путь мальчик лет пятнадцати, с ног до головы увешенный зеркальцами. — Будьте бдительны!
— Ты чего тут.., — начал я сразу резко и злобно.
— Тут ступенька скользкая, — не дал мне закончить мальчик, — не споткнитесь.
Ступенька была действительно очень скользкая. Отряхивая от снега мою куртку и помогая удержаться на ногах, пока я приходил в себя после падения, Саля сказала:
— Это у них игра такая. Мол, революционеры вежливые и добрые. И помогают освободить страну от бандитов.
Черная площадь была забита людской массой под завязку. Почти каждый держал в руках какой-нибудь фетиш с именем Вар-равана. Хоть повязочку, хоть флажок. Особо успешные держали в руках стеклопластиковые удочки с гигантскими полотнищами. Судя по всему, народ ждал какого-то события. По отрывочным фразам удалось понять — ждут выхода САМОГО и, возможно, всех апостолов революции. Саля двигалась чуть позади, пытаясь не потерять меня, держась за рукав моей куртки. Дурацкие шлемы мешали двигаться в плотной толпе, больно стукая по бокам при каждом резком движении.
Внезапно толпа на мгновение затихла. Прекратив хаотические разговоры и не менее хаотические движения. «Вот они!» — казалось, в одночасье выдохнула сотня тысяч глоток. Как будто после долгих репетиций все заорали согласованно и громко «Ва-раан! Ва-раан!» Так странно звучало, произнесенное толпой, имя их кумира. Мы уже были совсем недалеко от трибуны, обвешанной зеркальцами, зеркальными сферами и обтянутой сверкающей майларовой пленкой. Было видно, что на трибуну поднимались какие-то люди. Один из них сразу же выхватил со стойки микрофон и начал речь. Речь была зажигательна, громка и тщательно отрепетирована в акцентах и вокалических нюансах. Мне она не понравилась. Несмотря на умопомрачительную аппаратуру, черной горой громоздящуюся за ним на трибуне, невозможно было разобрать ни слова. Все звучало как нечленораздельное завывание, как камлание обкуренного шамана. Однако, толпа реагировала живо и в нужные моменты начинала скандировать какие-то размеренные звуки, очевидно, слоганы. «УЭО! ЭТЬ, А-ОАО Ы А-Э-ОАЫ!» — больше разобрать было невозможно. На восторженных лицах митингующих читалось ожидание чуда. Я оглянулся на Салю — она с трудом сдерживала желание крикнуть что-то не то, что орали остальные.
— Саля, пойдем отсюда, это массовый психоз, — я наклонился к самому уху, иначе Саля не услышала бы меня сквозь рев скопившихся на площади людей.
— Подожди! — Саля крепко сжала мою руку. — Я хочу хоть что-то понять из этого бреда.
Саля вырвалась вперед и потащила меня, продираясь сквозь восторженных, ближе к трибуне. Через секунду мы были у страшноватого подиума. На нем стояла группа странных личностей. Лица отъявленных мерзавцев. Даже отсюда было видно, что они упиваются властью над толпой. Один из верховодящих с брезгливой гримасой показывал соседу пальцем на кого-то из стоящих внизу.
Чуть в глубине трибуны стоял совсем иной человек. Ни капли эмоций не отражалось на его лице. Но было понятно, что он тут главный. А те, кто на сцене, тем более те, кто на площади — просто его игрушки. Человек этот внезапно оглянулся и раздвинул ткань задника трибуны. Сквозь образовавшуюся щель скользнула хрупкая девушка. Даже теплая зимняя куртка не могла меня обмануть. Танильга. Она что-то проговорила главному и встала рядом с ним. Казалось, она ищет кого-то в толпе. Мне не надо было гадать, что или, вернее, кого она искала. Через мгновение наши взгляды встретились. Исчезли все. Исчезли вопли и зеркальца. Как в тумане я стал продираться сквозь толпу. Медленно, очень медленно, как во сне, в котором идешь навстречу тому, что искал всю жизнь, и никак не можешь приблизиться, я пошел к Танильге. Я был уже у канатов, отделявших толпу от охранников, когда Танильга, легко соскочив с высокой трибуны, стала продираться сквозь цепь той же охраны. Через мгновение я держал её руку в своей но охрана и не думала пропускать Танильгу.
— Майер, я правильно сделала, —тихий голос Танильги я слышал даже в реве ничего не замечающей толпы. — Я знала, что ты меня увидишь здесь и поймешь…
Боковым зрением я заметил, как тот бесстрастный отдал какой-то приказ одному из стоявших на трибуне. Помощник припал к рации. В ряду охраны пробежала волна слабого оживления.
— Пойдем отсюда, — начал было я говорить не очень реальное.