Почему по окончании встречи правозащитники не организовали свободную пресс-конференцию, не рассказали о том, что на самом деле происходило за закрытыми дверями?
Приглашенных в Кремль предварительно «вежливо» ограничили в тематике или нет? Если да, зачем пошли, если нет, почему не было вопросов о Н. Савченко, о новой войне в Сирии, об узниках 6 мая, о политзаключенных, об антиконституционной цензуре в СМИ… Они отчитывались перед начальником, или настаивали на отчете избранного на определенный срок высокопоставленного чиновника? Сделала ли правозащита какие-то заявления, были ли действия правозащитников обсуждены и согласованы с широким гражданским и демократическим движением нашей страны? Они выступали от имени назначенного президентом Совета или от имени подавляемого властями российского гражданского общества?
Правозащитники дали общую оценку плачевному состоянию с правами человека в нашей стране или скромно промолчали? Почему участники встречи согласились на включение в группу такого мракобеса как Шевченко, или это, по большей части, те правозащитники «у кого надо» правозащитники?
Обобщая и подытоживая – это была успешная телеоперация по умиротворению телезрителей или акция бескомпромиссных и неподкупных борцов за права человека?
2015 г.
В эти недели Москва отмечала 25-летие создания мощного гражданского объединения «Демократическая Россия». А еще через месяц мы отметим 25-летие создания Демократической платформы, оппозиционного объединения в правившей тогда партии. Вы удивитесь, но поздравлений из Кремля так и не прозвучало, обошлось даже без высоких наград. Однако, вспомнить есть что, ведь президент не зря говорил: «мы не позволим переписывать свою историю»!
…В марте 1985 года пост руководителя компартии занял Михаил Горбачев, провозгласивший курс на перестройку. А в начале 1987-го в Москве и Петербурге (тогда Ленинграде) возникли первые неформальные гражданские объединения – политклубы, ставшие местом острых дискуссий по самым актуальным проблемам, еще вчера запрещенных удушающими цензурно-идеологическими рамками. Обсуждались вопросы свободы, прав человека, места и роли КПСС… Политклубы – в них проходили дискуссии, принимались резолюции, заявления – раскрепощали людей и разрушали главную идеологическую формулу – «весь советский народ как один человек… единодушно поддерживает… или единодушно осуждает…».
Обсуждения в клубах, как и само их существование, становились предметом более широкой рефлексии в вузовских, творческих, трудовых коллективах, они попадали в фокус формирующегося общественного мнения. Но оценки и суждения участников интеллектуального протеста не находили места на страницах газет и журналов, не звучали на радио – и в телеэфире, поскольку значительно опережали изменения в управляемых, официальных СМИ (тогда они назывались «средства массовой пропаганды». Процесс демократизации требовал создания альтернативной коммуникативной системы, и она быстро формировалась. Новым местом общения становились свободные митинги. Митинги, иногда разрешенные, а чаще неразрешенные и разгоняемые властями, для чего был создан ОМОН, собирали сотни людей, и тут возникала новая проблема – как проинформировать горожан о намеченной акции?
…В марте 89-го года я вернулся из первой поездки «за железный занавес» – меня пригласили в ФРГ, в Университет города Бремен. Об этом узнал тогдашний ведущий телепрограммы «Добрый вечер, Москва» Георгий Кузнецов и позвал к себе на передачу, идущую в прямом эфире. Георгий предложил отвечать на его вопросы прямо и без умолчаний. Я переспросил – «Но у вас будут проблемы»? Журналист ответил, что демагогия ему осточертела, что он решил уходить с телевидения и это, в любом случае, его последняя передача… В общем, в эфире я коснулся многих запретных тем, в частности, несколько раз назвал время и место очередного митинга. (Уже в ночных новостях телеканал извинился за «двух экстремистов в программе»). Но в результате, как говорил Штирлиц, «все связалось», и 25 марта в Лужники впервые за 60 лет пришло 100 тысяч человек. Заканчивая митинг, я предложил встретиться через 10 дней на том же месте и в то же время… На втором массовом собрании я призвал всех, кто признает существование кризиса в правящей партии и кто готов требовать созыва чрезвычайного съезда КПСС собраться и начать соответствующую работу… Таким образом удалось решить несколько задач – информировать о протестных акциях массовую аудиторию, сформулировать актуальную политическую задачу и собрать активистов для ее решения. Так возник Московский партийный клуб…
К этому времени я смутно догадывался, что внутри партаппарата происходит раскол, одни нас ненавидят, другие намерены использовать, купить и возглавить. Поэтому я загодя договорился с одним из оппозиционных горкому секретарей РК о том, что Клуб продолжит встречи в его помещении. Никаких условий мне выдвинуто не было, кроме банального требования – не сорить и соблюдать общий порядок… На очередной встрече в Доме политпроса, в ходе дискуссии я поставил обсуждавшийся вопрос ребром – требовалось ответить либо «за», либо «против». При голосовании аудитория раскололась. И тогда я предложил моим сторонникам выйти из зала… Мы договорились продолжить работу в другом месте, Севастопольский РК стал нашим новым домом… Впрочем, здесь тоже начали возникать проблемы. А в один осенний день 89-ого года оказалось, что провести важнейшую встречу невозможно (здание пребывавшее в полном порядке, без предупреждения, оказалось «закрытым на ремонт»)… Тогда наши друзья из Эстонии разрешили провести встречу в Представительстве ЭССР. Позднее мы еще несколько раз переезжали… Кажется, итоговой площадкой стало помещение в Доме кино, которое выделил один из руководителей Союза кинематографистов Алесь Адамович.
Итак, единомышленники были найдены и самоорганизованы в Партклуб. Сначала мы действительно собирали подписи за чрезвычайный съезд. Но вскоре наш замысел радикализировался. Возник новый план из трех пунктов.
А. Все соглашались в том, что без политической конкуренции движение к демократии невозможно. Иначе говоря, нам нужна многопартийность!
Б. Следующий вопрос – откуда ее взять? Мой тогдашний друг – Олег Румянцев – предложил создавать новую партию «с нуля», объединяя сторонников социал-демократии среди участников различных протестных акций.
Я предложил действовать с другой стороны: надо расколоть КПСС. Я исходил из того, что за 70 советских лет в стране не возникло, да и не могло возникнуть в силу тоталитарного характера квазигосударства, никаких устойчивых оппозиционных политических объединений. Даже в эмиграции оформилось только одно заметное политическое движение – Народно-Трудовой союз (НТС)…
В. Но как эту замечательную идею осуществить? К началу перестройки в партии состояло 18 миллионов человек. Среди рядовых коммунистов было немало порядочных и прогрессивно мыслящих людей. (Лично я был вынужден вступить в партию, когда проходил конкурс в аспирантуру. Меня предупредили – только если будешь в партии – будешь аспирантом. А учиться очень хотелось! Что-то похожее происходило и с другими.) Отсюда вытекал третий тезис – надо объединить единомышленников внутри партии, создать «Демократическую платформу», а потом расколоть властвующий монолит, оставить КПСС «твердым капеэсэсовцам» и на Демплатформе уехать в направлении социал-демократии. (Уточню, что с самого начала в ДП вступали и беспартийные)…