— Он до того был напуган похищением, что врал на каждом слове.
— Каким похищением?!
— Ларионов послал своих молодцов в Берг, где он прятался в имении своего друга Крюднера, и они вытащили его ночью в окошко.
— Не будет ли неприятностей с полицией?
— Не будет. Крюднер наверняка знает, откуда взялись две белые лошади в его табуне. Он не дурак, чтобы самому на себя доносить: вяжите меня, я пособник вора! Затаился, я думаю, и жаловаться на кражу не станет.
Я еще раз подумала, что за таким, как Ларионов, женщина — как за каменной стеной. Конечно, он держит всех домашних в ежовых рукавицах, и мне бы такое обхождение не понравилось. Но одному Богу ведомо, как я устала отвечать за свои решения и поступки!
— Хотелось бы мне поглядеть в глаза этому вашему Платону Васильевичу.
— Боюсь, что именно этого вам и не миновать.
Мы подъехали к перекрестку Дерптской и Александровской.
— Елизавета Ивановна, окажите любезность — найдите там, в парке, Ларионова, — попросил Алексей Дмитриевич. — Он сидит в каком-то боскете, под зеленой веточкой, и смотрит на цирковую дверь. Вы этот парк лучше знаете.
Я без возражений отправилась искать Ларионова. И обнаружила его в том единственном месте, откуда была хорошо видна дверь вместе с сидевшим на пороге подозрительным нищим. Надо сказать, зрелище было диковинное — в парке, где бегают нарядные детишки, прохаживаются барышни в светлых платьях и светские щеголи, сидит, один на широкой белой скамье, мрачный купец-старовер, весь в черном.
— Что Гаврюша? — тихо спросила я.
— Не появлялся. А этот, сивый, преспокойно вышел и уселся, да как! Я было подумал, что и он — из штукарей де Баха. Только что стоял прямо, тут ноги скрестил — и вот он уже сидит по-турецки! Ни у одного турка так ловко не получится. Такой же он нищий, как я — китайский богдыхан.
Ларионову и в голову не пришло встать при моем появлении. Очевидно, любезность он соблюдал только при Алексее Дмитриевиче, которого искренне уважал, а я для него была — как пустое место. Он охотно подарил бы мне пуд кружев и батиста, потому что женщинам полагаются кружева и батист, но списал бы это в своих конторских книгах на убытки от воров или от дурной погоды.
— Что сказать Алексею Дмитриевичу?
— Ничего. Оставайтесь тут, я сам к нему пойду. Он где?
— На углу Дерптской и Александровской.
— Не упускайте из виду нищего и дверь.
С тем Ларионов поднялся и пошел прочь. Я же села и стала размышлять.
Платон Васильевич, которого я не имею чести знать, видел, как женщина вонзает кинжал в грудь Лучиано. И вдруг на месте этой женщины оказалась я. Он побежал за мной следом — зачем, пока неведомо. Он не кричал «стой!», не кричал «держите убийцу!», он просто бежал следом. И попал под толстую трость Алексея Дмитриевича.
Вопрос: что же он видел на самом деле?
Видел ли он, как падает от удара Лучиано Гверра? И сразу же затем — мое появление? И как он мог не заметить седой головы Карла — раз уж свет от лампы, или свечки, или что там горело в углу, позволил разглядеть меня, то почему не позволил разглядеть конюха?
А если это был не Карл, то кто же?
Может, и впрямь одна из цирковых дам решила покарать итальянца за измену? Я не знала, существуют ли в природе цирковые дамы, кроме Лауры де Бах, ее невестки и Клариссы, но полагала, что некоторые из наездников, конюхов или акробатов могут иметь жен. Итак, что могло произойти той ночью? Когда на конюшню вторглись конокрады, началась суматоха. Ваня, осознав свой проступок, побежал прочь от Платона Васильевича, а за ними обоими погнался Лучиано Гверра. В это время на конюшне был некто Х. (господин Х. либо госпожа Х.), который оказался настолько хладнокровен, что понял: вот время осуществить месть! Этот человек выбежал в дугообразный коридор с другой стороны…
Я стала чертить прутиком план цирка. По геометрии у меня всегда были лучшие баллы, я умела нарисовать окружность без циркуля лучше, чем иные с циркулем. И вот я изобразила на усыпанной песком дорожке манеж, окружила его двумя рядами лож, далее пристроила к нему вытянутый прямоугольник конюшни и помещение, в котором находились люди и лошади, ожидая своей очереди участвовать в представлении. Дугообразный коридор начинался от занавешенного сукном входа в это помещение справа и завершался другим входом, слева. Закуток, где я обнаружила тело, был слева от парадного входа. И, значит, пока несчастный Лучиано преследовал конокрада, неведомый мститель очень быстро обежал манеж с другой стороны и затаился в закутке — тем более, что там было нечто вроде прилавка для торговли сладостями. Затем, пропустив Ваню с конокрадом, он выскочил и ударил Лучиано ножом в полной уверенности, что это убийство припишут похитителям лошадей.
Но если все совершилось столь стремительно, что Лучиано стал падать, Платон Васильевич обернулся и увидел меня, то, значит, я буквально наступила убийце на ногу, спеша к распростертому телу! Он был совсем рядом — я же его, или ее, не заметила!
Поняв наконец, как все произошло, я обрадовалась и огорчилась разом: обрадовалась своей сообразительности и огорчилась тому, что так хорошо придуманная история рассыпалась в прах. Это не мог быть Карл — Карл сильно хромал и не стал бы бегать в потемках. Значит, кто-то другой ненавидел Лучиано, убил его и был убит друзьями покойного. Но за что же тогда зарезали Карла?..
Увлекшись умопостроениями, я забыла следить за входом в цирк. Когда я подняла голову от чертежа, то увидела, что там остановилась бричка Потапа — я узнала его по торчащей бороде. В бричке сидел Алексей Дмитриевич. Вдруг он приподнялся, взмахнув руками, смешно наклонился и исчез из виду. Тут же моему взору явилась голова Ларионова, Потап хлестнул лошадь, бричка понеслась и так круто повернула налево, что диво, как из нее не посыпались седоки.
Я уставилась на цирковые двери и поняла, что произошло.
Нищего там более не было.
Улица Дерптская между Елизаветинской и эспланадой обычно днем малолюдна. Она делит на две неравные части Верманский парк, никаких лавок и домов на ней нет, людям там делать нечего — одни лишь экипажи проезжают в крепость и из крепости.
— Похоже, что Гаврюшка мой — в цирке, — сказал Яшка, подходя к бричке. — А этот пегий сидит, как ни в чем не бывало. Федотушка, пробегись-ка вокруг — может, дуралей все же сыщется?
Но дуралей не сыскался.
— Что будем делать? — спросил я, предполагая, что сейчас произойдет военный совет.
— А что делать! У нас в Московском форштадте закон простой: коли тебя твой же брат-купец обдурил на тысячу рублей, обдури его на столько же — и совесть у обоих чиста.
— То есть?..
— То есть, вы, сударь, останетесь тут, а Федот, который меня превосходно понял, пойдет со мной. Улица пустынна, нужно воспользоваться тем, что даже ни одного экипажа, ни одной телеги нет. Потапушка, дай-ка какую ни есть веревочку…