Очевидно, я чересчур доверчив. Я увидел в Штерне человека своего круга, услышал от него про воров — и счел, что знаю достаточно. А обиженный Яшка проявил похвальную недоверчивость купца, который за ошибки и промашки отвечает кошельком.
— Ювелиров в Риге довольно, и все они полиции известны, — продолжал неумолимый Яшка. — Узнать, кто не брезгует скупкой краденого, проще пареной репы. Тем более вам, господин Штерн. Но везти драгоценности всего лишь в Ригу, чтобы сбыть за полцены мелкому здешнему ювелиришке, нелепо, ваше благородие. Стало быть, раз вы до сих пор комедию ломаете, покупатель должен явиться издалека. И дело тут, сдается, не в драгоценностях…
— Яков Агафонович! — воскликнул я.
— Алексей Дмитриевич, во всяких морских делах я с вами спорить не берусь. А тут дело торговое и связанное с воровством. Тут я на семь аршин сквозь землю глядеть должен. Думаете, мне никогда ворованного товара не предлагали? — спросил он. — Теперь одну вещь я понял — для чего той ночью господин Штерн кричал «Пожар, горим!». Это ведь он, отворив запертую дверь, забрался в цирк во время суматохи, да и не один, я чай, забрался. А хотел он поглядеть, что злоумышленники бросятся спасать первым делом. Коли, скажем, конское седло — то в него камушки и зашиты.
Господин Штерн был сильно недоволен такой проницательностью.
— Это старая ловушка, Алексей Дмитриевич. Поживите с мое в Московском форштадте… Я ж толковал — на полицию надежды мало, сами управляемся. Должны воровские затеи знать.
— Господа, я полагаю, что в моем присутствии уже нет необходимости? — спросил язвительный Штерн. — Верните мне мой парик, отправьте меня обратно на извозчике, и можете хоть до скончания века строить домыслы. Только, ради всего святого, ничего не предпринимайте более. Вам ведь удалось, господин Сурков, найти вашего племянника? Вам ведь не мешали в этом? Отнеслись с пониманием? Вот и будьте сим довольны.
— Федот, ты ведь не отпустил Потапа? Отдай господину Штерну парик и проводи его, — велел я. — Скажи — пускай везет, куда седоку угодно.
А вы, многоуважаемый Сергей Карлович, не обижайтесь — мы, как и вы, исполняем сейчас чужие обязанности. Вы трудитесь на Третье отделение, а мы ищем убийц наездника Лучиано Гверра и конюха Карла Шварца, чтобы снять обвинение с неповинного человека.
— С девицы Полуниной?
Мы с Яшкой переглянулись.
— С Елизаветы Ивановны, — первым нашелся Яшка.
— Я бы посоветовал вам не пытаться понять замыслы Третьего отделения, — сказал Штерн. — А что касается девицы Полуниной, подумайте хорошенько прежде, чем защищать ее.
— Вы тоже полагаете, будто друзья покойного Гверры сказали правду и она была его любовницей?
— Я сам видел их вместе, и они уславливались о свидании. Итальянец страстно желал этого свидания, она же притворялась хладнокровной, но волнение и страсть были написаны на ее лице буквами крупнейшего кегля, какой только бывает в типографиях. Я вижу, вы склонны к рыцарству, но не всегда оно уместно, — эти слова Штерна адресовались непосредственно мне.
— Возможно, — кратко отвечал я. — Так вы уж позаботьтесь, чтобы наш Гаврила был отпущен и доставлен нам тем же извозчиком Потапом, который довезет вас до цирка или до иного места.
— Этого обещать не могу, я еще должен поговорить с ним. Но надеюсь, что к вечеру или завтра утром ваш человек к вам вернется.
Яшка хотел что-то брякнуть, но сдержался.
— Полагаюсь на ваше слово, — весомо произнес я. На том мы и расстались — не провожать же, в самом деле, господина Штерна через огород до извозчика, с этим и молчаливый Федот превосходно управится.
Дверь бани хлопнула. Мы с Яшкой стались сидеть в предбаннике, причем друг на друга не глядели — оба были сильно недовольны положением дел. Неприятно осознавать себя человеком, который пыжится, из шкуры вон лезет, а потом узнает, что за ним хладнокровно следили и, так и быть, позволили совершить благое дело. Наконец Яшка выругался — и от лихо закрученной словесной конструкции у нас у обоих на душе полегчало.
— Загребли дурака Гаврюшку, надо выручать, — сказал Яшка. — Его приняли за посланца от тех неведомых покупателей…
— Очень даже ведомых покупателей, — возразил я. — Ты вспомни, в это дело замешалось Третье отделение, которым нас столь удачно стращали.
— Коли не врет. Попал, как кур во щип, нужно же показать, что и он не лыком шит. А насчет Третьего отделения не проверишь — посылало оно его в Ригу под цирковой дверью попрошайничать, не посылало…
Яшка был прав — верить на слово господину Штерну мы не могли. Но если он сказал правду — то для нас в нашем бестолковом расследовании забрезжил лучик света. Убийство из-за мешка драгоценностей — дело не то чтоб обыкновенное, но более понятное, что ли, чем убийство из ревности.
— Ты, Яша, знаешь, чем нанимается Третье отделение? — спросил я.
— Государственных преступников ловит.
— Это высшая полиция, друг мой, высшая политическая полиция. И подчиняется она не господину Бенкендорфу, он при ней вроде домоправителя. Подчиняется она самому государю. Главная задача Третьего отделения — охранение устоев государственной жизни. Это не только охота на неблагонадежных, бунтовщиков, фальшивомонетчиков и раскольников, это еще и надзор за всеми государственными учреждениями. Стало быть, коли Штерн не врет, что может связать в один узелок Ригу, цирк господина де Баха и Третье отделение? Что это за веревочка?
— Мы — купцы, — с достоинством отвечал Яшка. — Мы этих политических дел не разумеем.
— А ты подумай — для чего прятать драгоценности в багаже у конных штукарей? Другого места, что ли, не было?
— Для того, чтобы доставить их в Ригу?
— Вот именно! Однако продавать их тут не стали — об этом господин Штерн узнал бы, и не ломая комедию с духовными песнопениями. Так на кой же бес сдалась ворам Рига?
— Польша?
— Польша! Держу пари, что воры — ляхи!
— Так!
Бунтовщики ожидали больших неприятностей от недавно вступившего в должность главнокомандующего русскими войсками генерал-фельдмаршала графа Паскевича-Эриванского. Близ Варшавы находилась сейчас пятидесятитысячная русская армия, ей противостояли сорок тысяч мятежников. Ляхи могли бы поставить под ружье еще сколько-то человек, могли призвать добровольцев из Европы, которая всячески сочувствовала угнетенным — она, матушка, и крысам с мышами бы сочувствовала, коли бы стало известно, что государь приказал травить их в хлебных амбарах. Но всякая война требует немалых денег. Это Бонапарт, царствие ему небесное, рассуждал: война себя прокормит. С тем он потащился в Россию — на том и погорел, оказавшись на Старой Смоленской дороге без провианта и фуража.
Другой причины тому, что Третье отделение охотится за ворованными безделушками, я не видел. Господину Штерну важно было не просто отыскать камушки, пусть даже без оправ, и не позволить увезти их в Польшу — ему следовало найти цепочку, которая связывала Ригу и мятежную Варшаву. А может статься, даже Варшаву и Санкт-Петербург.