Когда на него вышли русские – он согласился сотрудничать. Он верил русским в том, что они вывезут его и семью из страны, верил в то, что в Москве удастся найти работу, ведь даже язык был свой, русский. Наконец, он не верил больше в Украину. Не верил в то, что в этой стране удастся что-то изменить к лучшему. Два Майдана – преданы и слиты, и никто даже не попытался провести хотя бы минимальную умственную работу, почему так произошло, не спешить с обвинениями в адрес другой стороны… ведь первый Майдан сливали свои, не поделившие власть. Даже революция не способна радикально сменить засаленную колоду одних и тех же лиц, с гибкими убеждениями, тефлоновой совестью и загребущими руками. Министр внутренних дел, ставший таковым уже третий раз – отец был секретарем обкома партии, сам он начинал карьеру как социалист, был одним из полевых командиров обоих Майданов, голосовал за запрет коммунистической символики, радостно приветствовал неонацистский переворот и за заслуги снова получил министерство – что это? Из коммунистов в фашисты – легко и непринужденно. И можно ли хоть что-то построить с такими кадрами…
Его брак был обычным для постсоветского пространства «тягарем». Познакомился… будущая супруга тоже училась в Киеве, в медицинском. Как это и было положено – представил кандидатуру жены руководству учебного заведения… а что тут смотреть – родом из глухой Волынщины, приехала покорять Киев. Тем более – уже беременная. Сыграли свадьбу, после чего супруга, воспроизводя существовавшие в ее семье отношения, принялась утрамбовывать мужа под каблук.
Сначала он сопротивлялся. Потом так устал, что пустил все на самотек. И так оказалось, постепенно, что от всей любви у них осталась одна Анька. Плод той суматошной, словно украденной любви под киевскими каштанами…
Занимаясь спецсвязью – он многое знал. В отличие от таких сверхдержав, как Россия и США, Украина не могла себе позволить содержать полноценную засекреченную связь, у нее не было таких криптографических мощностей. Но они все равно кое-что придумали.
И так получилось, что к нему в руки попала совершенно секретная информация… просто в ходе обслуживания одного из терминалов. И он понял, что все, время пришло.
Время уносить ноги…
Его машиной, была «Дачия Логан» – то есть «Рено», но в России продавалась местная версия этой машины, собранная в России, а в Украине – румынская, с румынского завода, потому что украинцы русское больше не покупали и наоборот. Он купил ее в тринадцатом году, до того как все это началось – в кредит. Выплатил потом его с большим трудом за счет тех денег, какие он поднял в Мариуполе, в АТО. Он иногда вспоминал те времена… потому что был таким же украинцем, как и все, сыном своего народа. Вспоминал последнее мирное лето – лето две тысячи тринадцатого. Говорить, что что-то витало в воздухе… да ничего не было. Шли в Европу. Идиотский уголовно-процессуальный кодекс, который сваяли из совершенно несовместимых советского и модельного европейского полностью парализовал деятельность правоохранительной системы Украины, но их, СБУ – это коснулось меньше всего, потому к ним из прокуратуры перешли несколько человек. Страна медленно перекипала, как котел на огне, но они этого тогда не понимали. Дело Макар чуть не закончилось массовыми беспорядками, во Врадиевке озверевшая толпа пошла на штурм РОВД. Майдан – а он никогда не прекращался, Майдан. С тех пор как посадили Тимошенко, на Крещатике постоянно были палатки, и несколько десятков самых упоротых юльков требовали «Юле волю!», считая, что она «невинна». Появилось новое слово в лексиконе – «титушки», так называли гопников, которых нанимали представители правящей партии для драк с оппозицией… возможно, это могло пройти в Донецке, но не проходило в Киеве. Третировали русского премьера Азарова и мэра Киева Попова, при том что Азарову каким-то образом удавался держать и бюджет и гривну по восемь, при том что Россия давила ценами на газ, а экспортные цены на сталь с 2008 года так и не восстановились. А Попов – к «Евро-2012» привел в порядок Киев, достроили несколько очень нужных двухмиллионному городу дорог, запустили круговую железку, не повышали цену проезда в метро, значительно обновили парк общественного транспорта. Да что там – заговорили о скором начале строительства четвертой ветки метро! Народ покупал машины, отоваривался в супермаркетах, ездил отдыхать. И при этом все ворчали, ворчали, ворчали. Ворчали у них, в СБУ, ворчали по телевидению, ворчали на улицах… сидели в кафешках на Мальдивах или ОАЭ, или в самолетах, которые уносили на отдых – и ворчали. Почему-то казалось, что хуже этой власти, быдловатой, вороватой, достаточно наглой и при этом достаточно глупой, чтобы не сообразить: воруй, да кланяйся – хуже этой власти уже ничего быть не может.
А год спустя – уже был Майдан и двадцатое февраля, неизвестные снайперы и бегство президента, Иловайский и Изваринский котел. С экранов – лилась ненависть, с трибун – лилась ненависть, а украинские политики клялись и воровали, клялись и воровали. Было такое ощущение, что для них воровать – все равно, что дышать. Они не могут по-другому…
Он помнил, как они поехали в тот год всей семьей на Азов, азовское побережье. Тогда Азов еще означало отдых, а не один из самых страшных территориальных батальонов, чьи зверства и издевательства уже стали притчей во языцех. Они даже газету выпускали – «Черное солнце»…
А теперь – они пришли к власти…
– Па… мы поедем?
Он вздрогнул. Дочь смотрела на него.
– Да… поехали…
На работе – рабочий день как обычно начался с пения украинского гимна и агрессивных выкриков. Остряки это называли «пятиминутками ненависти».
Следовало выйти в коридор, положить руку на сердце и запеть, подпевая размещенным в коридорах громкоговорителям:
Ще не вмерла України ні слава, ні воля,
Ще нам, браття-українці, усміхнеться доля.
Згинуть наші вороженьки, як роса на сонці,
Запануємо ми, браття, у своїй сторонці…
Он всегда вспоминал в этот момент, как в Киев привезли одного диссидента… из Львова. Он присутствовал на допросе. Диссидент ругался на чистейшем украинском, который в Киеве понимали с трудом, и кричал: какая слава Украине, вы посмотрите, как люди живут, им же есть нечего!
Его, конечно, отправили в лагерь на три года…
После гимна – а гимн у Украины был коротким – следовали короткие, злобные выкрики. Это как пароль – отзыв. Квинтиллион, пятистишье. Тот, кто это знал – был своим, свидомым. Кто не знал – чужинцем, кацапом, врагом. И если во Львове чужинцев просто гнобили, то в Киеве подозрительного чужака могли и линчевать…
– Слава Украине!
– Героям слава!
– Слава нации!
– Смерть врагам!
– Украина!
– Понад усе!
– Москалей…
– На ножи!
– Коммуняку…
– На гиляку!
Теперь – это кричали школьники перед уроками и студенты в аудиториях, работники заводов и дикторы на радио и телевидении. Власть сделала свои выводы и из ошибок брехливой и зрадливой власти предыдущей, и из жестокой донецкой войны. Чтобы украинский народ был единым – нужна идеология. Чтобы идеология была действенной – ее надо проводить в жизнь с детского сада, со школы, чтобы не было ничего другого, кроме нее. С каждым годом должно было все больше становиться тех, кто не сомневается, что если «Украина», то «Понад усе!» – иначе наступит конец света. Особенно жестоко наказывалось отношение к государственной идеологии с юмором, надругательство над государственными символами и бытовой сепаратизм – теперь за это были реальные сроки, причем само понятие «бытовой сепаратизм» было прописано в уголовном законе. Разница предыдущей и нынешней власти была в том, что предыдущая была не настоящей. Да, и при ней – хватали, пытали, расстреливали, но при этом власть от этого открещивалась, иногда пресекала, иногда скрывала, иногда отдавала исполнителей на растерзание, когда попадались. Предыдущая власть была зрадливой, брехливой, косоглазой – и внутренний террор с нагнетанием истерии и ненависти был ей нужен для того, чтобы отвлечь внимание от собственного воровства. А новая власть была настоящей в своей жестокости. Искренней. Они хватали, пытали и убивали, потому что считали это правильным, потому что прошли фронт и озверели, потому что хотели выжить. Они не стеснялись ни батальонов Азов и Айдар, ни вставлять в уголовный кодекс совершенно безумные статьи про бытовой сепаратизм, попахивающие тридцать седьмым годом. Они даже упоминали Сталина, который «хоть и был врагом Украины, а все-таки за двенадцать лет создал сильнейшую державу». И потому – если старую власть он презирал, то новую – откровенно боялся. Страх – был одним из компонентов предательства…