– Сам давись своим спиртом… – сквозь зубы, едва слышно процедил Егор и зло сплюнул перед собой.
На слова зятя Загбой не двинулся с места. Дмитрий удивлённо пожал плечами, повернул коня вслед за казаками. Подумал: «Приедет сам, никуда не денется. Ченка на озере, да и спирт для эвенка слаще меда».
Уехали казаки. Подскочили братья к Филе, развязали руки, помогли подняться на ноги, подвели к костру. Максим прыгнул в зимовье, вытащил медвежью шкуру. Филя лег на неё вниз животом. Иван недолго искал в своей котомке заветный мешочек, принёс чистую, прокипячённую тряпку, фляжку со спиртом и гранёный пузырёк с заветной мазью. Егор поставил кружку, Иван набулькал в нее огненной воды. Подали Филе: «Пей!» Тот трясущимися руками принял содержимое, едва не захлебнувшись, опорожнил дозу, закусил вяленой сохатиной, уронил голову. Немного полежал, наконец заговорил:
– Ну, суки, ну, скоты! Сволочи! Ни за чё располосовали!
– А ты как хотел? Чтобы тебя по головке гладили? – хмуро буркнул Егор. – Скажи спасибо, что жив остался.
– Как там спина?
– Да ничего, заживёт, как на собаке.
– Ну что, отпустило хоть немного? – спросил Иван.
– Да, полегче стало, – пьяным языком ответил Филя. – Коли ещё нальёшь, плясать пойду.
– Да нет уж, лежи, крепись. В следующий раз как-нибудь налью, когда перевязку делать буду, – усмехнулся Иван и приступил к лечению.
Разорвал на несколько частей чистую тряпку, осторожно прикасаясь к бардовым, налившимся кровью рубцам удалил малиновые подтёки и, прикладывая мазь, обработал раны. Братья знали, что состав – еловая живица, мед, воск, медвежий жир – является отличным лекарством при тяжёлых ранениях в любых случаях, особенно в тайге. Эту мазь братья готовили специально, в домашних условиях, привезли сюда за сотни километров, хранили на чёрный день, как стекло от керосиновой лампы. Они знали, что от неё за короткий период времени затягиваются не только рваные раны, но и гнойники.
Замазали Филе спину, хотели перевязывать, но Загбой остановил, знаком велел подождать. Недолго ходил за избой, принёс несколько пучков пырея, подал Ивану, велел наложить на мазь, а уж потом завязывать тряпкой.
Посмотрели братья на эвенка с удивлением, действительно, в этом дополнении есть смысл. А мысли следопыта заполнены другим, более важным и глубоким. За последние полчаса его мир перевернулся, как глыба льда в обломившемся леднике.
«Что происходит? Зачем русские делят землю? Почему братьев выгоняют из своих домов? Зачем били Филю и украли Лизу?» – эти и десятки других неразрешимых вопросов затуманил голову Загбоя. Он знал другой мир, в котором были свои законы. Там, где живёт их народ, никто и никогда не делил землю на «твою» и «мою». Любой шёл туда, куда его гнала нужда, где было больше еды, пушнины. Если на богатом месте уже жило племя или отдельная семья, пришедший просто уходил в другое место. Никто из эвенов не может выгнать кого-то из чума, пусть это будет даже сам князь Куркогир. И зачем делить землю, когда вокруг столько тайги?
К своему огромному разочарованию и стыду, охотник понимал, что Дмитрий не прав. Зачем он привёл в тайгу злых людей, которые обидели Егора, Филю, Ивана, Максима и Лизу? Если бы Большой Фёдор – пристав Берестов – попросил, Филя мог бы заплатить ему хороший тори. У Фили много жёлтых камешков, от которых у русских светятся глаза и трясутся руки. А у Егора с осени есть десять соболей. На Севере за невесту отдавали по десять соболей и несколько оленей. Но у Фили нет оленей, а у Загбоя есть. Загбой мог дать своих оленей за Лизу. Так зачем было так сильно бить Филю? Не лучше ли было договориться?
Где-то в глубине души он винил себя за то, что привёл в эти места Дмитрия. То, что его зять – плохой человек, Загбой уже думал. Случившееся сейчас только подтверждало догадки. Он теперь считал себя виноватым перед братьями Вороховыми, так как это его ноги прошлой осенью привели сюда купца. И прямо спросил об этом у Егора:
– В пору листопада Загбой вотил сюта Тиму. Тима смотрел, как Егор мыл шёлтые камни. Сейчас Тима вотил плохих людей, которые прогоняют Егора. Виноват ли Загбой, что вотил Тиму?
Егор удивлённо вскинул брови, некоторое время смотрел на него. Затем, твёрдо протянул охотнику свою крепкую руку и, когда тот утопил в крепком пожатии свою маленькую в сравнении с ним ладонь, тяжело заговорил:
– Нет, Загбой Иванович! О тебе из нас плохо никто не думает. Ты не виноват, что твой зять такой жадный. Твоя дочь спасла меня от смерти. Ты вылечил меня. Я крёстный отец твоей внучке. Мы знаем, что такое нужда, холод и голод. Мы знаем, что такое тяжёлый физический труд. Своими ногами протоптали по тайге не одну тысячу верст. Мы едины духом братства и стремимся к цели, братства с такими же таёжными бродягами. Так что же, мы теперь должны разменять нашу дружбу из-за каких-то крыс, продать честь, обмануть тех, с кем едим из одного котла? Нет, Загбой Иванович! Этого не будет, – и, уже криво усмехнувшись себе в бороду, сверкнул глазами. – Что нам, впервой, что ли, прииски другим дарить? Да пусть, они, суки, подавятся. Все одно им счастья в жизни не будет за счёт чужого хребта. А мы найдём новое место, может, ещё получше этого…
Из глаз Загбоя побежали слезы. Редко он плакал в своей жизни, видимо, привык к суровым условиям и постоянным утратам. Но здесь, в эту напряжённую минуту – может быть, одну из главных минут в его жизни – охотник не мог удержаться. Крупные капли, напоминающие утреннюю росу, текли по его щекам. Это были слезы благодарности, преданности, верности. Он не вытирал их, потому что не стыдился своих чувств перед этими людьми, так как сейчас они были ему дороже того, кого он когда-то спасал в леднике от медведя, кого водил по тайге, вытаскивал из воды, заживлял на теле ожоги и кто теперь был ему родственником. Братья Вороховы были чище, честнее, дороже тех, кто вчера щедро наливал ему в кружку спирт и, выставляя посмешищем, одел в форму казака. Тех, кто глумился над его простодушным, детским характером. Где они сейчас? Нету. Приехали, навели свои порядки, уехали. Им здесь не жить.
А кто остался с Загбоем? Те, кто в повседневной таёжной жизни делятся с ним всем тем, что есть. Кто уважает его за прямой, честный, открытый характер. Кто относится к нему как к равному, а не к низшему сословию, представителю малых, недоразвитых народов. Так кто же тогда Загбою настоящий друг? Об этом все мысли охотника. Теперь он знает, что среди русских тоже есть хорошие и плохие, начинает понимать кто есть кто. Теперь он уже не будет относиться ко всем так, как относился раньше – с открытой душой, распахивая настежь двери своего горячего сердца. Теперь, прежде чем встретить человека добротой, он присмотрится к нему, узнает, кто перед ним, и лишь потом улыбнётся своей скупой и доброй улыбкой.
Загбой присел на чурку, попросил у Егора закурить. Пока забивал свою трубочку, молча слушал сопение Фили. Всё ещё находясь под воздействием алкоголя, парень тяжело дышал и негромко бубнил себе под нос, но не от нанесённой боли, а от невосполнимой потери:
– Лиза… Ах, Лиза. Отобрали тебя у меня, увезли мою красу ненаглядную. Как же я теперь без тебя?..