— Вот! Мой сын! — обрадовался Иван Несторович. — Примерами задави, ты ж историк!
— Ну, примеров много. Скажем, Пелопоннесская война. Тогда Афины несли демократию в массы, порабощая союзников.
— Поставили их на место? — спросил отец Нестора, наверняка, зная ответ, — просто хотел еще раз услышать.
— Да, лакедемоняне. Спартанская олигархия. Правда, в Афинах олигархия тоже не прижилась — начался период «Тридцати тиранов», год кровавого террора.
— Все повторяется, все, кроме коньяка, — пригорюнился Иван Несторович.
— Ну, почему же? Я в магазин зашел по дороге. Заказ выполнил.
— Нестор, что ты там принес? Эх, сынище! Не оставил отца без пищи духовной.
Нестор сходил в коридор и принес сразу два кулька, один — с бутылками из универмага, другой — с книгой. Бутылки выставил на стол, а книгу взял в руки — все равно в разговоре он почти не участвовал, можно было полистать «Полное собрание рассказов». Эдгара По Нестор не любил, но уважал. Не любил за все мрачное и детективное, уважал за все фантастическое.
Иван Несторович достаточно быстро (учитывая уже выпитое) откупорил две бутылки: коньяк для мужчин и вино для женщин. Софья Николаевна не возражала, потому что знала, что бесполезно. Нина не возражала, потому что тайно работал волшебный «командировочный лист». На столе появились сыр, колбасная нарезка и тарелка с овощами. Вечер продолжался.
— Великая миграция народов — это великая деградация человечества! — подал Иван Несторович в качестве тоста.
— Ну, пап, ты загнул! — усмехнулся Нестор, не отрывая взгляд от слегка пожелтевших страниц.
— Помните анекдот про негритенка, который все спрашивал Бога, зачем ему такая темная кожа и такие кучерявые волосы?
— Что-то помню, — отозвалась Нина, — но плохо. Чем закончилось?
— Бог объяснил, что это естественная защита от жары и солнечных лучей. И тогда негритенок заплакал: «Зачем мне все это в тундре?»
Нина вежливо посмеялась. Оратор зафиксировал удовольствие от произведенного эффекта и продолжил:
— Для белых медведей — тундра, для бурых медведей — тайга. Природа все распределила грамотно и четко. Кто видел тюленя в пустыне? Кто знавал медведя-космополита? Понапридумывали: мы граждане планеты Земля!
— Что же в этом плохого? — Нина удивилась так натурально, как будто спорила на эту тему в первый раз. — Сейчас есть право выбора…
— Выбора чего? Почвы? — прервал Иван Несторович. — Так давайте сразу перейдем к выбору крови. Раз можно выбрать Родину, так давайте будем выбирать родителей — отца, мать, или — как там у них? — первого родителя, второго, третьего (снова эмоциональная вставка)!
— Вань, опять ты утрируешь, — Софья Николаевна продолжала озвучивать пункты сюжетного плана.
Но она знала — паровоз остановится только тогда, когда закончится топливо. И паровоз несся вперед.
— Все эти нарисованные границы — порожняя ерунда. Сегодня тут провели, завтра там стерли. Вчера крупа по банкам сидела — отдельно ячка, отдельно пшёнка. Сегодня всю крупу в один котел смешали, варят кашу маловнятную.
— Ты о чем, папа? — решил уточнить Нестор.
— О Евросоюзе. Это ж надо было придумать — в одну кучу немцев, испанцев, французов… Из Старого Света хотят сделать второй Новый. Да что там! Уже сделали! И ведь не страшно, что границы стерли. Через такие липовые границы можно зайцем прыгать — вправо-влево. Хуже нет, когда человек природные границы перешагивает.
— Так ли все плохо, Иван Несторович? — спросила Нина с искренним сомнением.
— «И спросила кроха: — Что такое хорошо и что такое плохо?» — процитировал антиквар. — Хорошо да плохо — понятия субъективные. Разве в них дело? Жить можно либо в согласии с… — Он развел руками, как бы пытаясь охватить Вселенную. — Со всем этим, либо в пику всему. Естественным человек будет только в естественной среде. Не важно — в природной, в социальной, в языковой. Повыучивали колониальный язык — и ходят гордые! И не понимают, что только мозг себе ломают чужими конструкциями.
— Так что ж, не учить иностранные языки в школе? — не выдержал Нестор.
— И не учить! — Иван Несторович был категоричен в суждениях. — Они же сами нам языки свои всучили, чтобы на этих же языках нас и наших детей обманывать. Поедет такой «студент» в их Плющевую Лигу одним человеком, еще нашим, а вернется придурком замороченным — агент влияния, свой среди чужих, чужой среди своих. Сын, вот скажи: хорошо ли когда твои ученики уезжают. Не противно? Или тебе все равно?
— Нет, не все равно, — согласился Нестор. — Я же не спорю, папа.
— И правильно: с отцом нельзя спорить! — И повернулся к невестке. — Муж твой не гонится за хорошей жизнью. Здесь работает.
— Не уверена, что это так уж здорово.
Тут начиналась проблемная зона. Иван Несторович зря вторгся сюда со своим максимализмом. Нестор и сам понимал, что зарплата учителя — даже с частными уроками — не предел желаний. И второй ребенок под вопросом по той же причине.
— Это просто замечательно! — воскликнул Иван Несторович голосом Владимира Этуша в роли Карабаса-Барабаса. — Человек любит свою работу. Неужто лучше жировать, занимаясь ерундой, чем жить умеренно, но зато быть увлеченным любимым делом? Еще Стругацкие писали…
— Опять Стругацкие! — так Софья Николаевна показывала мужу, что она его внимательно слушает. — Да не читают сейчас твоих Стругацких.
— Читают! И будут читать! Глубокие, содержательные книги. Нестор уже лет в десять прочел почти всех. Это тебе не рога антилопьи на голове таскать, голыми сиськами трясти или бумагу жрать!
— Что за страхи такие? — испугалась Софья Николаевна.
— Это неделя европейского театра была у нас.
— Сам ходил, без меня?
— Софья! Не глупи! В новостях видел. Дай досказать. Говорили Стругацкие, что радости у нас три — дружба, любовь и работа. Дружбы нет сейчас ни хрена! Либо коммерция, либо так, приятельство. Не дружат уже давно, разучились. Скоро начнем к психоаналитикам бегать, как эти.
— Уже бегают, папа, — заметил Нестор.
— Ну, вот. О чем и говорю. Любовь… — Он с сомнением посмотрел на Нину, но, видимо, решил сегодня остаться в рамках, не эскалировать. — Любовь есть у вас, надеюсь. И работа любимая — тоже есть. А деньги эти… Гонятся за ними, всю жизнь бегают. Твои вон — вообще дернули в такую даль.
Иван Несторович снова пригорюнился. Налил себе, сыну. Помолчал.
— Мясорубка — эти ваши деньги. Перемалывают в фарш. Люди здесь живые. А им дзилинькают «оттуда» золотым колокольчиком, они шасть — и под шнек! А потом живут там котлетами — не поймешь, сколько в них настоящего мяса осталось, сколько лука, сколько хлеба, а сколько — гнили всякой.