– Нет, – сказала она. – Не хочется. Не взыщи, но я не буду говорить с тобой об этом, хотя у меня много чего есть на уме.

Soleil. Я могу помочь, могу позаботиться обо всем, что у тебя на уме. Я могу сделать так, что ты забудешь обо всем на свете.

Так он думал, но… высокомерный перфекционист, каким он был, отказывался делать это. И ругал себя, глядя сверху на миниатюрную женщину, пойманную в ловушку его силы. Он и впрямь чувствовал себя виноватым – ведь он не позволяет ей использовать его, не дает ей выпустить на него сексуальную энергию и затем выбросить за ненадобностью.

Высокомерный мазохист-перфекционист. Но таким Люк был всегда. Даже славился этим.

Если он дотронется до Саммер, она обязательно что-нибудь сделает. Будет сосать его палец, putain, и сломает Люка, как сахарное изваяние, за несколько минут до удара гонга, означающего конец состязания. И тогда много лет беспощадной работы пойдут прахом. Люк много раз видел, как это происходило со многими мужчинами – их ломали прямо перед тем, как они могли выиграть приз.

Он положил и другую руку на дверь. Теперь его руки оказались по обе стороны Саммер.

– Саммер, я пытаюсь объяснить, что мне бы хотелось…

Ярость отбросила Саммер от двери. Невероятная сила жила внутри ее, будто циклон крутил и увлекал ее в позолоченную ловушку условностей и напряженности. Она не хотела ничего, кроме его тепла, его тьмы. И Его Превосходящее Величество презирал ее за это. Он оставил ее одну, потому что, черт возьми, был слишком хорош для нее. А теперь он захотел сломить ее, чтобы она открылась ему? Расплескала перед ним все, что было для нее важным, чтобы он мог лапать это, потому что был в настроении? Да пошел он на хрен.

– А знаешь, чего бы я хотела? – грубо спросила она. – Не спорю, ты великолепен. Ты сама страсть, запертая так крепко, что никогда не соизволишь излить ее на такую, как я. Но ты ни во что меня не ставишь. Так вот, я бы хотела, чтобы ты трахал меня вот у этой стены, пока я больше не смогу думать, пока у меня не исчезнут все мысли, а потом я соберусь с силами и поеду учить детей на моем острове. Буду лежать там на пляже и любоваться волнами, которые накатываются на берег. Это все, что я хочу от тебя.

На мгновение воцарилась невыносимая тишина, а потом слова, издалека пробиваясь сквозь ее гнев, начали эхом возвращаться к ней. Безжалостные черные глаза впились в Саммер, а длинное матовое тело Люка оставалось напряженным и неподвижным.

– Соберешься с силами, – четко повторил он.

Он почувствовал прилив крови к лицу. О боже, когда ее гнев отступит, это будет ужасно.

– После… моего трахания… ты точно осталась бы лежать на полу без сил.

Она уставилась на него и покраснела от смущения и вновь поднявшейся ярости.

– Знаешь что? Проваливай к черту!

Он осторожно потянул и открыл дверь, переместив Саммер так же легко, как стеклоочиститель в автомобиле сдвигает капли дождя. Выскользнув в дверь, он тихо и аккуратно закрыл ее за собой. Саммер теперь уже не опиралась спиной на дверь, а стояла, оставшись ни с чем – одна-одинешенька в пустой комнате.

Мало-помалу ее ярость иссякла. Она поднесла кулачки к голове и, обессилев, опустилась на пол. О боже, боже. Что же она только что наговорила?

Глава 14

Вернувшись в свой номер, Саммер рухнула на пол и скорчилась от стыда. Кровать загораживала ее от Эйфелевой башни.

В дверь постучал посыльный. Он доставил длинный узкий пакет, красиво перевязанный бантом. Внутри Саммер нашла непонятную штуковину, должно быть, какую-то кухонную утварь – длинный толстый предмет с утолщением на одном конце, сделанный из очень гладкой древесины. Рядом с ним лежал красивый стеклянный флакончик с ароматизированным маслом. На прикрепленной карточке четким угловатым почерком было написано: «Может пригодиться. Л.Л.».

Стыд мгновенно сменился гневом. Он придал Саммер столько сил, что все на свете ей стало нипочем, и погнал ее в кухни. Как была она в уличной одежде, так и направилась к Люку, свирепо глядя на десерт, над которым он работал. Рядом с ним никого не было. Он повернулся и смотрел, как она приближается к нему. Его черные глаза абсолютно ничего не выражали, но это не остановило Саммер.

– Ты уволен. Убирайся.

Люк немного поднял брови.

– Bonne chance [73] , – сказал он и вернулся к безумно сложной и изысканной войне света и тьмы, которую он создавал на тарелке.

В дальнем конце кондитерской кухни какой-то assistant [74] , одетый в белую куртку, в панике прошипел что-то человеку, которого она не могла видеть, и тот мигом исчез. Из-за угла появился Гюго Фор:

– Non [75] , non, non, мадемуазель. Люк, не обращай на нее внимания.

– Да я и не обращаю.

Он растягивал горячий золотистый сахар голыми пальцами, не подавая виду, что ему горячо.

– Мадемуазель, пожалуйста, пойдемте поговорим. – Гюго Фор взял ее за руку выше локтя и потянул за собой.

Будто из ниоткуда появился Ален Руссель и подхватил ее под другую руку.

– Мадемуазель, я искал вас. Это срочно. Люк, s’il vous plaît [76] , – директор безумно замахал руками, и это должно было означать: он отменяет все, что она успела сказать.

Люк, едва заметно пожав плечом, продолжал вытягивать нити мерцающего золотистого сахара, столь же прекрасного, сколь и хрупкого.

Саммер старалась не оглядываться на него, пока ее волокли из кухонь, но у выхода не смогла больше сопротивляться желанию хоть одним глазком взглянуть на Люка. Но он был так сосредоточен, будто ее вообще не было на свете.

А она так сильно ненавидела его, что если бы ее не держали за руки, то она схватила бы тяжелый горшок с цветами и…

Ален и Гюго запихнули ее в чей-то офис.

– Вы совсем спятили? – взорвался Гюго. – Вы разве не знаете, сколько он работал, чтобы добиться первого места? А теперь вы пытаетесь лишить звезды мой ресторан!

Саммер схватила со стола первые попавшиеся бумаги и разорвала их пополам. И сразу же испугалась такого буйства. Неужели она начала впадать в ярость, как ее отец? Он не устраивал драк, но темы насилия и разрушения часто звучали в его словах, а иногда он крушил вещи. Саммер была уверена, что научилась вести себя гораздо лучше, – ведь в течение четырех лет она была изумительно спокойной женщиной с легким характером, – но, оказывается, только потому, что не было достаточно сильных раздражителей.