Он сунул руки в карманы, пытаясь подавить всплеск эмоций, но все равно возразил:
– Я здоров. Не беспокойся обо мне.
Она упрямо поджала губы.
– Но ты хоть сам-то позаботился об этом?
Я пытаюсь, хотел закричать Люк.
– Позаботился… о чем?
– Да вот об этом! – Саммер с раздражением указала на его руку в кармане. – Она плохо выглядит! И возможно заражение. А с костяшек содрана кожа, и они опухли. Что ты с собой сделал?
– Думаю, поколотил кое-кого, – очень сухо сказал Доминик.
Люк бросил на него быстрый взгляд.
– Оказали друг другу равные почести. Заткнись, Dom [92] .
Вот ведь избалованный ублюдок. Небось Джейми источала на него сочувствие каждый раз, когда он ударялся ножкой или ушибал пальчик.
– И стал очень неуклюжим на кухне. По какой-то неясной причине. – Судя по всему, Сильван развлекался от всей души, и Люку это было противно. В голосе Сильвана появилось сочувствие. – Горячая карамель? Ты работал с сахаром?
– У commis сломалась ложка, и карамель попала мне на руку.
Люк начал пожимать плечами, но передумал и попытался показать, что стойко переносит страдания. По выражениям лиц он понял, что ни черта у него не выходит, но был вполне уверен, что если будет практиковаться почаще, то все начнет получаться. При правильном стимуле.
– В ванной есть пластыри, – сказала Кейд, которая оставалась ангелом, даже когда веселилась. Слава богу, что Сильван женился на ней.
Люк попробовал изобразить нетерпеливое безразличие, дабы убедить женщину, которой нравилось заботиться о маленьких детях, что он совсем не собирается заботиться о себе.
– Все прекрасно.
И опять потянулся за ножом.
Рука Саммер, охватившая его запястье, вызывала дрожь во всем его теле. Неуклюжая игра сработала? Никогда, ни разу за всю его жизнь, никто не выказывал жалости к его ранам.
– Пойдем, – строго сказала Саммер.
Люк чувствовал, как горит его тело, пока шел за ней по неосвещенному холлу, и потом, когда она наносила антисептик на ожоги. Ожоги сахаром – самые частые у кондитеров – были тяжелыми, потому что прилипшую карамель, температура которой 160 градусов, не так-то легко снять, даже если опустить в воду. Мазать не следовало, но Люк все равно позволил ей сделать это. Опираясь рукой на край раковины, он стоял так близко к Саммер, что мог чувствовать запах ее волос.
– Кокосовый орех, – пробормотал он. – И тиаре.
Пальцы Саммер немного задрожали, когда она попыталась снять защитную пленку с ярко-синего пластыря, какими пользуются повара [93] .
В голове Люка возникла картина – маленькая белокурая девочка в красивом пустом гостиничном номере воркует над мягкими игрушками-животными и перевязывает их воображаемые раны, поскольку ей больше не на кого излить свою любовь. Сердце его сжалось.
Твою мать! Да, я передумал, я буду твоей игрушкой. Собери всю свою заботу и расточай ее на меня.
Правда, даже ту крошечную часть, которую она отдавала ему сейчас, он едва мог впитать.
– Какой прекрасный аромат.
Люк приподнял толстую прядь золотых волос и вдохнул его.
Она быстро подняла голову и натолкнулась на раковину.
– Что ты делаешь?
Он решил быть честным. Главным образом потому, что у него не получалось защищать себя.
– Пробую новый прием обращения с женщинами.
Паника вспыхнула в ее глазах. Она смотрела на него так, будто он собирается сделать с ней что-то страшное.
– Если у тебя есть мечта, но каждый раз, когда ты пытаешься осуществить ее, все кончается черт знает чем, и значит, надо попробовать иначе. – Люк криво усмехнулся. – Да еще двое мужчин, у которых опыта общения с женщинами меньше, чем у кого бы то ни было, советуют мне отточить мои приемы, так что, очевидно…
Люк комично пожал плечами.
Саммер отпустила его руку – merde – и вцепилась в раковину.
– Это несправедливо.
– Я и вправду не умею обращаться с людьми, поэтому прости, что не понимаю слова справедливость. – Он большим пальцем коснулся ее такой уязвимой нижней губы, которая задрожала и открылась для него. – Жаль, что я так долго оттачивал мои приемы. У меня не так много опыта, как у тебя.
Саммер побледнела. Потом стала свекольно-красной. Затем чистосердечно улыбнулась.
– О, не волнуйся, я уверена, что когда ты попрактикуешься на женщинах столько же, сколько я на мужчинах, ты будешь изумителен.
И она ушла. Вернулась к остальным, ища у них убежища и оставив после себя улыбку, будто была чертовым Чеширским котом [94] .
Остальные ставили тарелки на стол, когда Саммер с Люком возвратились в гостиную. Люк все еще проклинал себя. Он делал все идеально, контролируя себя во всем, так почему он наносит ей удар за ударом своим невниманием. Он едва попытался, при том весьма осторожно, позволить ей узнать о нем самую малость. Возможно, тот прежний дикий ребенок, который сидел в нем, был полон решимости разрушить жизнь Люка.
Он глубоко ненавидел каждого мужчину, который прикасался к ней. Но Люк привык снова и снова делать попытки, пока не получится безупречно. Он не мог осуждать ее. По правде говоря, он даже не мог охватить умом отвагу, с которой Саммер снова и снова отдавала свое сердце, продолжая делать попытки. Как она могла выдерживать это? А пока он думал о том, как полюбить ее и не потерять…
Он оторопел. У него появилось желание закрыться у себя в чулане, согнуться над коробкой своих детских сокровищ, которые удалось сохранить, и притвориться, что ничто драгоценное никогда не будет отнято у него снова.
Putain, вот же в чем дело, только и мог он подумать, глядя на золотую голову Саммер, пока пытался вынудить свою душу выйти из пузыря. Так вот почему Саммер так боится его. Боится всего, кроме секса.
Потому что он, Люк, может оказаться важным для нее. Может начать что-то для нее значить.
– Мама всегда говорила, что ты была милой, – обратилась Кейд к Саммер, глядя на пластырь Люка.
Саммер сбилась с шага.
– Ангельским ребенком, – засмеялась Джейми, закатывая глаза. – Я помню.