Все идет так хорошо, что я выбираю короткий путь вместо основного. Срезав через примыкающий квартал, тут же задаюсь вопросом: «А было ли это такой уж гениальной идеей?». Через пару минут все выглядит не таким уж и знакомым, и я понимаю, что должна была свернуть налево, а никак не направо. Пытаясь заглушить панику, поднимающуюся в моей груди, я стараюсь вернуться прежним путем.
«Ты сможешь сделать это, у тебя все получится».
Впереди четырехсторонний знак «стоп». Не замечая никого, мчусь дальше. Я даже не обращаю внимания на машину, едущую на меня справа, но чувствую ее, прежде чем заметить. Я неистово ору. Во рту ощущается привкус меди. У меня кровь? Я откусила язык? Дотрагиваюсь до него, он все еще на месте. Сердце бешено бьется, все тело становится влажным и липким. Я стараюсь сделать глубокий вздох, но, кажется, будто мне не хватает воздуха.
У меня трясутся ноги, когда я выбираюсь из машины. Водитель из другого автомобиля уже вышел, осматривает свою машину со скрещенными на груди руками. Он седой, явно старше моего папы, одет в шорты с красными омарами. Его автомобиль в порядке, у моего же огромная вмятина на боку.
– Разве ты не видела знак «стоп»? – спрашивает он. – Эсэмэски писала, да?
Я качаю головой. Горло сжало. Не хочу расплакаться. Пока я не плачу… По-видимому, он увидел мое состояние. Морщинка раздражения на его лбу смягчилась.
– Ну, с моей машиной, похоже, все нормально, – неохотно говорит он. – Ты-то в порядке?
Я киваю.
– Мне очень жаль, – произношу я.
– Детям нужно быть более осторожными, – заявляет он, не замечая моих извинений.
Комок в горле становится больше.
– Я очень-очень сожалею, сэр.
Он издает звук, похожий на хрюканье.
– Тебе бы позвонить кому-нибудь, чтобы за тобой приехали, – говорит мужчина. – Хочешь, я подожду?
– Нет, спасибо. – А что если он серийный убийца или растлитель малолетних? Я не хочу оставаться наедине с незнакомым человеком.
И затем он уезжает.
Как только мужчина уехал, мне пришло на ум, что, возможно, нам следовало вызвать полицию, пока он был здесь. Разве не нужно всегда вызывать полицию, когда попадаешь в аварию? Уверена, в автошколе об этом говорили. Итак, еще один мой промах.
Я усаживаюсь на бордюр и пялюсь на свою машину. Всего два часа за рулем, а уже умудрилась попасть в аварию! Я опускаю голову на колени и сижу, сжавшись в комок. Начинает болеть шея. Нервы не выдержали, и я разрыдалась. Папа точно не будет счастлив. Марго тоже не обрадуется. Оба наверняка скажут, что не стоит мне разъезжать по городу без присмотра. И возможно будут правы. Вождение автомобиля – это огромная ответственность. Может быть, я еще не готова к этому. А может быть, никогда не буду готова. Возможно, даже когда я состарюсь, сестрам или папе придется возить меня, потому что я такая бестолковая.
Я вытаскиваю телефон и звоню Джошу. Когда он снимает трубку, я говорю:
– Джош, можешь сделать мне од-од-одолжение? – Мой голос так сильно дрожит, что мне неловко.
Конечно же, он это заметил, ведь это Джош. Он сразу же напрягается и спрашивает:
– Что случилось?
– Я только что попала в автомобильную аварию и даже не знаю, где нахожусь. Можешь приехать и забрать меня? – я трясусь.
– Ты ранена? – спрашивает Джош.
– Нет, со мной все в порядке. Я просто… – Если я скажу еще слово, то разревусь.
– Какие видишь уличные знаки? Какие магазины?
Я вытягиваю шею, чтобы посмотреть.
– Фальстон, – отвечаю я и высматриваю ближайший почтовый ящик. – Я на Фальстон Роуд, 8109.
– Я уже еду. Хочешь, чтобы я оставался на связи?
– Да нет, все нормально. – Я кладу трубку и начинаю плакать.
Не знаю, как долго я сижу и плачу, но еще один автомобиль подъезжает и останавливается передо мной. Поднимаю глаза. Это черный «Ауди» с тонированными стеклами – машина Питера Кавински. Стекло автомобиля опускается.
– Лара Джин? С тобой все в порядке?
Я киваю головой и показываю ему, чтобы он ехал дальше. Питер снова закрывает окно, и мне кажется, что он действительно собирается уезжать, но затем он съезжает на обочину и паркуется. Питер выходит и начинает осматривать мою машину.
– Ты реально лажанулась, – говорит он. – Ты хоть записала страховую информацию другого водителя?
– Нет, с его машиной все было в порядке, – я украдкой вытираю рукой щеки. – Это моя вина.
– У тебя есть «Тройное А» [7] ?
Я киваю.
– И ты им уже позвонила?
– Нет. Но я позвала приятеля.
Питер садится рядом со мной.
– Как долго ты уже сидишь здесь и плачешь?
Я поворачиваю голову и снова вытираю лицо.
– Я не плачу.
Когда-то мы с Питером Кавински были друзьями, до того как он стал Кавински. Раньше его звали просто – Питер К. В средних классах у нас была целая банда. Среди мальчиков были Питер Кавински, Джон Амброуз Маккларен и Тревор Пайк. Девочки – Женевьева, я и Элли Фельдман, которая жила кварталом ниже, ну и иногда к нам примыкала Крис. Раньше Женевьева жила в двух улицах от меня. Забавно, как в детстве дружба зависит от близости. Например, кто является твоим лучшим другом, напрямую связано с тем, насколько близко расположены ваши дома; или то, с кем ты сидишь рядом на музыке, – от того, настолько близко стоят ваши имена в алфавите. Вот такая игра случая. В восьмом классе Женевьева переехала в другой квартал, мы оставались еще какое-то время друзьями. Она приезжала потусить с нами, но все стало совсем по-другому. В старшей школе Женевьева затмила нас всех. Она все еще дружила с мальчиками, но команда девочек распалась. Мы с Элли оставались друзьями до тех пор, пока она тоже не переехала в прошлом году. В последнее время мы чувствовали себя немножко унизительно, словно были двумя корочками хлеба и составляли сухой бутерброд.
Больше мы не дружим. Ни с Женевьевой, ни с Питером. Вот почему так странно сидеть рядом с ним на обочине, словно с того времени ничего не изменилось.
Звонит телефон, и Питер достает его из кармана.
– Я должен ехать.
Я фыркаю.
– Куда направляешься?
– К Джен.
– Тогда тебе лучше стартовать, – говорю я. – Женевьева будет в ярости, если ты опоздаешь.
Питер издает пренебрежительное «пфф», но молниеносно встает. Интересно, как это – иметь так много власти над парнем. Не думаю, чтобы хотела этого. Такая ответственность – держать чье-то сердце в своих руках. Он садится в машину, но оборачивается и спрашивает, словно ему только приходит в голову: