«Духовенство», представлявшее государственную религию, страдало теми же холопскими пороками – но в спокойствии чинном. Заносились, выслуживались, трепетали – но не так суетливо. Зато пили как сапожники: кортизон души…
В силу государственной целесообразности всякого обучения я был незамедлительно освобожден от посещения лекций. Как бы признавалось, что разные «эстетики», «методики», «научные атеизьмы» и «коммунизьмы» к моей специальности решительно никакого отношения не имеют и экзамены по ним при желании могут быть чистой формальностью. Мне выпала честь высоко нести отечественную марку, точнее фунт стерлингов. Поездка в Англию, на Эдинбургский фестиваль и еще в Лондон. Двенадцать концертов, по числу малых богов Олимпа.
– Не вздумай там кому-нибудь так сказать, – предупредил отец. – Назвать Шотландию Англией – нанести шотландцу смертельную обиду… А помнишь, Лиша, – спросил он у матери, – в Ташкенте общежитие тоже было на Саперной улице?
«Тоже». Мы, то бишь молодожены, снимали шестнадцатиметровую комнату в Саперном переулке. Мать не помнила или не пожелала предаваться воспоминаниям.
– На Саперной, ну как же… Тебе, Юлечка, следует прочесть «Эдинбургскую темницу». Ты наверняка будешь проходить собеседование в обкоме. Я забыл, кто это написал?
– Вальтер Скотт, – сказала жена – «молодой жён».
– Ты уверена?
– Да, Марк Иосифович. Только Юлику уже поздно ее читать.
Мать вспыхнула:
– Да типун тебе на язык! Поздно, когда человек умер.
Оппозиция «невестка – свекровь» древней, чем каменный топор. «Я не буду такой свекровью, как твоя бабушка Гитуся», – и мне рассказывалось в миллионный раз, как ее, одну, отправили в Казань за вещами, а сами в это время наговаривали на нее Маркуше. Да если б она хотела, она могла бы в Ташкенте повернуть свою жизнь… когда-нибудь она мне обо всем расскажет. (О Боже! Только этого не хватало!)
Сказать, история повторяется – не сказать ничего. Куда там бабушке Гитусе, забитой в местечковый домострой по самую шляпку, хоть и фасонистую, – куда ей до мамы. Еще спасибо, нам всем не пришлось ютиться квартетно-гнездовым способом в одной норке, а то была бы жизнь на пороховой бочке. В нашем случае раздельное проживание – решение сугубо саперное, недаром жили в Саперном. При этом часто виделись – или мне так казалось? Конфликт отцов и детей во взгляде на частотность: «часто» это когда раз в месяц, раз в неделю, раз в день?
«Ну а как ты с Лилией Марковной?» – спросила тетя Женя. «Мы дружим домами», – отвечала моя жена.
Мы ведь познакомились через тетю Женю, я был продолжением пляжного знакомства. Вот уж кто наслушался обо мне, так это бедная Зоя Максимовна. Смурной. Да и как иначе, с такой наследственностью. Бабка кончила сумасшедшим домом, мать – даже боюсь себе вообразить, что здесь могло быть сказано, отец – несчастный больной человек. «Понимаете, Зоечка, в какой дом ваша девочка попадет?»
Нет, в Риге не были в восторге от нашего брака. («Я знаю, что ты выходишь замуж по расчету, скажи, по какому?») Умница-красавица, «так училась, так училась», а теперь что? Перевелась на заочный, живут в какой-то комнатенке, играет в спортивной школе – кому сказать».
«А где ей, по-вашему, играть? Сказать, где я в ее годы играла? А разве вашу дочь можно со мной сравнить?»
Зато теперь все претензии Зои Максимовны ко мне как корова языком слизнула. Исачку предстояло поделиться со мной звездной пылью своих подошв. «Наш зять гастролирует за границей».
Собеседования были. Перед поездкой обязательная для каждого переаттестация на право высоко нести марку… Какому еще Марку? Какую только чушь не приходилось выслушивать. Это мне за то, что был освобожден от политэкономии. «Как называется орган английских коммунистов?» Казалось бы, ответ очевиден. Так нет, называется «Морнинг Стар».
«Плата за страх» [99] – было бы еще ничего. Плата за бесконечные унижения. Но когда охота пуще неволи. «Назовите государства Скандинавии». – «Швеция, Норвегия, Дания, Финляндия». – «Неправильно. Исландия. Финны скандинавами не являются. Как зовут первого секретаря компартии Исландии?» Один не растерялся: «Исландии – не знаю, а Израиля могу сказать». Рискованно, но понравилось. Такой не сбежит. Главная забота, чтоб не разбежались. Уедет симфонический оркестр, а возвратится трио.
Я получил расписание, несовместимое с жизнью, если жизнь это то, где прописан с рождения. «Отель “Герцог Мальборо” (неважно, я сочиняю), 17.30 отъезд в “Альберт-Холл”». К отелю «Герцог Мальборо» будут поданы автобусы с гигантскими стеклами, за такими видны отчужденные головки инопланетян.
Первой, кому я дал полакомиться планом гастролей была жена. Потом угощались родители. И как воруют сласти, так мать его утащила – незаметно спрятала, и больше я его уже не видел. «Не исключено, что в Лондоне тебе понадобится плащ, – деловито говорила она. – А ты знаешь, с кем будешь в номере?»
Я еще не знал, списки вывесят вот-вот. Приговоренным якобы стреляют в затылок без предупреждения прежде, чем исчерпан запас надежды. Не потому что так гуманней – их гуманизм – а потому что так проще. Поднявшийся перед началом репетиции на дирижерскую танцплощадку инспектор, помимо прочего, объявил, что такие-то не едут, и в их числе была названа моя фамилия.
А когда-то мать ждала, что мою фамилию назовут – и не дождалась. Судьба-дура перепутала, должно было быть наоборот. Иван-дурак тоже перепутал, сказав при встрече с похоронной процессией: «Носить вам не переносить»… В мозгу кружилась всякая всячина, но осью кружения была моя мать. «Сознание течет» – ответ на вопрос, о чем думает человек, когда играет. От репетиции меня не освободили, хотя назавтра будет репетировать другой – приглашенный на мое место внештатный счастливчик, он же штатный стукачок, благо «нужен глаз да глаз».
С больным, на котором поставлен крест, говорят о постороннем, о мелочах. Сосед за пультом испытывает неловкость. Шепчет обидное по адресу Петрушки, танцующего на краю сцены, а сам боится его как огня. Да еще момент такой, когда надо быть тише воды, ниже травы: бывало, и «с трапа самолета снимали» и прямо в приемный покой с инфарктом. Мне, правда, до инфаркта еще дожить надо. А отец уже пережил. Как быть? С веселым видом, как бы между прочим, бросить: «Все отлично, в Лондоне мне плащ не понадобится, и о смертельно обидчивых шотландцах можно больше не беспокоиться»?
Я решил по телефону ничего не рассказывать. Приду вечером, или вдвоем придем, когда мать уже вернется… А отец всегда дома. Шутит: «надомник», «артель инвалидов». («Как Марк Иосифович себя чувствует? Передавай ему привет». О маме никто не спросит.)
В перерыве не знаешь как себя вести, сходить в буфет или остаться за пультом – «учить партию»? Все так деликатно отводят глаза, как будто от тебя ушла жена. Кто-то утешил: «Ничего, ты еще молодой». Остальные, видя тебя, начинают с нарочитой заинтересованностью что-то обсуждать между собой. И вдруг ловишь на себе брошенный украдкой взгляд.