Впрочем, и курить осталось недолго. Миссис Как-Ее-Там из «Фем» забрала его последнюю пачку корабельных «Вудбинов» (у нее кончились, а она ничего другого не курила) в награду за то, что по-шотландски стоически сносила его желание сблевать в тамбуре всю дорогу до вокзала Виктория. До позднего зимнего рассвета придется протянуть на пяти «Синьор сервисах». Он устал, устал настолько, что не смог бы заснуть. День выдался длинный, полный событий, душераздирающий. Даже в поезде домой весь вагон был как будто набит мокрогубыми ирландцами, которые непрерывно пели. А теперь холодная лестница, долгое бдение. Он тихонько завыл, как сбитый с толку луной гончий пес из известного блюза.
Дверь квартиры наверху со скрипом открылась.
– Это ты, Джек? – хрипловато прошептал женский голос. – Ты вернулся, Джек? Прости меня, Джек. Я не всерьез говорила, милый. Иди в кровать. Джек?
– Это я, – отозвался Эндерби. – Не он. Я, – и добавил: – Без ключа.
– Кто вы? – спросила женщина.
Лампочка на лестничной площадке давно, уже несколько месяцев как перегорела, а миссис Мельдрам и не думала ее заменять. Сейчас ни один не мог видеть другого.
– Тот, кто снизу, – ответил Эндерби, легко впадая в простонародную манеру выражаться. – Не тот, с кем вы живете.
– Он ушел, – произнес в лестничный провал голос. – Он всегда говорил, что уйдет, и теперь ушел. Мы немного повздорили.
– Это правильно, – отозвался Эндерби.
– Что значит правильно? Мы немного повздорили, и теперь он ушел. Готова поспорить, он пошел к той мерзавке, что живет у Декоративных садов.
– Нестрашно, – сказал Эндерби. – Он вернется. Они всегда возвращаются.
– Не вернется. Сегодня не вернется. А мне страшно тут одной.
– Чего вам страшно?
– Что я совсем одна. Как я и сказала. Да еще в темноте. Свет погас, пока мы ссорились, и я не знала, не видела, куда его ударила. У вас есть шиллинг до утра?
– Ни пенни, – гордо ответил Эндерби. – Я все спустил на выпивку в городе. Наверное, мне лучше подняться, – храбро сказал он. – Я мог бы поспать где-нибудь на диване. Понимаете, я забыл ключ. Чертовски неудобно.
– Только Джеку на глаза не попадитесь.
– Джек же ушел к той мерзавке у Декоративных садов, – напомнил Эндерби.
– А-а. Так вы его видели, правда? Так я и думала. У нее же у корней черное видно, дрянь эдакая.
– Я поднимусь, тогда вам больше не придется бояться темноты. У вас наверху ведь есть диван, правда? – спросил, мучительно поднимаясь и ползя вверх по ступенькам, Эндерби.
– Если думаете, что можете залезть ко мне в постель, лучше выбросьте это из головы. Хватит с меня мужчин.
– У меня нет намерения забираться к вам в постель, – возмутился Эндерби. – Я просто хочу прилечь на диване. Я не слишком хорошо себя чувствую.
– Нечего, черт возьми, нос задирать. У меня в постели такие мужчины бывали, что вам и не снилось. Осторожно, – сказала она, когда Эндерби пнул металлическую кадку с пальмой на площадке. Еще через пролет он наткнулся на что-то теплое и грудастое. – А вот без этого можете обойтись. Слишком уж вы прыткий. – Она энергично нюхнула. – Ну и дорогущий же парфюм! С кем вы были, а? В тихом омуте черти водятся, если вы, правда, тот, за кого себя выдаете, то есть за того, кто внизу живет.
– Где он? – шарил Эндерби. – Я просто хочу где-нибудь прилечь. – Его руки нащупали ширину и мягкость дивана, протяженность которого прерывалась предметами разных форм: бутылок (они позвякивали) и наполовину полной коробки шоколадных конфет (она шуршала). – Кости положить, – поправился он, чтобы прозвучало более дружески.
– Устраивайтесь как дома, – язвительно откликнулась она. – Если вам что-нибудь понадобится, не стесняйтесь, звоните. И в котором часу вы пьете утренний чай? – спросила она придирчиво. – Мужчины!
Судя по удаляющимся звукам, она ушла в спальню. Там она презрительно издала звук, достойный самого Эндерби, которого оставила одного в темноте.
Он проснулся с первым светом, под ксилофонный звон молочных бутылок и импотентный скрежет автостартеров. Он почмокал губами и поцокал языком о жесткое небо, исследуя рот, похожий (вульгарное сравнение всплыло из вчерашнего вульгарного ползанья по пабам) на борцовский бандаж для мошонки. Вульгарное сравнение поднесло пальцы к носу жестом, который мачеха назвала «жирный бекон», осенило себя на старо-римский лад, непристойно фукнуло и полезло вверх по стене, как ящерица. Эндерби мерз в своем пальто, чувствовал себя неопрятным под стать комнате, которая теперь проступала как картинка на телеэкране, когда прибор наконец нагрелся. С картинкой пришел и звук: храп женщины в соседней комнате. Эндерби заинтересованно прислушался. Кто бы мог подумать, что женщины способны так громко храпеть! Мачеха-то, конечно, могла храпом крышу с дома снести, но она была уникальной. Но уникальной ли? Он вспомнил свое сортирное творение о том, что все мачехи женщины, или все женщины мачехи, или что-то в таком духе, а после вспомнил весь вчерашний день, далеко не скучный, и в голове вдруг совершенно отчетливо всплыло имя вдовы, которая напоила его чаем и отвезла до остановки подземки «Вокзал Виктория»: Веста Бейнбридж. Стыд согрел тело Эндерби, а после голод забарабанил в него, как в дверь. Мимо бодро шагал позорный день, раздувая ноздри в глупой издевке, и нес с собой знамя святого Георгия. Шумно протопав, он принял стойку вольно позади скверно сколоченного буфета. Надев очки, Эндерби с мучительной ясностью увидел пивные бутылки и старую «Дейли миррор» и, оглядевшись, со скрипом и стонами прошаркал к кухонному уголку. Стол был заставлен квадратными поддончиками с полуфабрикатами, а еще пустыми молочными бутылками с засохшими архипелагами на дне. Эндерби напился воды из-под крана. Вытерев рот кухонным полотенцем, он открыл кухонный шкаф, где нашел маринованные огурцы. После нескольких хрустящих слизняков он почувствовал себя лучше.
Перед уходом он окликнул хозяйку, но та, сбросив с себя одеяла, оставалась лежать, раскинувшись на двуспальной кровати. Мимо прогрохотал грузовик, и ее груди легонько задрожали под прозрачной ночной рубашкой, как плохо застывшее бланманже. Пелена черного дыма волос поднималась и опадала над ее лицом в такт храпу. Эндерби укрыл ее покрывалом, поклонился и вышел. Не такая уж она старая, решил он. Глупая толстая девка, по сути, не способная на злокозненность. Она приютила Эндерби. Эндерби этого не забудет.
Спускаясь, Эндерби столкнулся с молочником: пинту к двери Эндерби, полпинты к подножию лестницы. Молочник осклабился и дважды поцокал языком. Сколько рассветов, столько и предателей. Эндерби пришла в голову дерзкая мысль.
– Пришлось там спать, – сказал он. – Дверь случайно захлопнулась. Вы в замках разбираетесь?
– Страсть над слесарями смеется, – нравоучительно выдал молочник. – Посмотрю, нет ли у меня куска проволоки.