– Ну а что, если действовать не самому, а через сообщника, оставшегося в прошлом?
По тому, как загорелись глаза Марина, инспектор понял, что тот мгновенно уловил суть его идеи, поэтому и не стал вдаваться в подробности.
– Вы имеете в виду, что кто-то из современников Ван Гога, получив соответствующее вознаграждение, мог припрятать какие-то из его картин в заранее оговоренном месте, а его сообщник из нашего времени, совершив путешествие в точку следующего сопряжения, – если не ошибаюсь, это январь 1992 года, – извлек их на свет. – Марин взглянул на Малявина, требуя подтверждения своей догадки. Инспектор молча кивнул. – Поздравляю вас, инспектор. Мысль действительно интересная, – согласился Марин. – Увы, существует одно «но». Для того чтобы осуществить эту операцию на практике, оба компаньона, – тот, что остался в прошлом, и тот, что вернулся в настоящее, – должны на протяжении нескольких десятилетий неукоснительно и четко выполнять взятые на себя обязательства. В противном случае будет нарушена причинно-следственная связь, и на каком-то из этапов операции произойдет неминуемый сбой. Это работа не для тех, кто путешествует в прошлое исключительно ради наживы. Здесь требуется точно просчитывать каждый шаг, а подобные людишки для этого слишком суетны и нетерпеливы. Кроме того, они еще и нечистоплотны при расчетах. Задумать и осуществить операцию протяженностью в несколько десятилетий… – Марин с сомнением покачал головой. – Это не для них. Каждый из них думает только о том, как бы урвать свой кусок прямо сейчас, не откладывая на потом, даже если долгосрочный вклад будет сулить фантастическую прибыль.
– То есть вы хотите сказать, что не знаете ни одного человека, который мог бы осуществить подобную махинацию с картинами Ван Гога? – уточнил Фрост.
– «Операцию», – деликатно поправил его Марин. – Не «махинацию», а «операцию».
– Как вам будет угодно, – благоразумно не стал вступать в спор инспектор.
– Почему же, – откинулся на спинку невидимого кресла Марин. – Мне известны двое таких людей. – Внешне он не подал вида, но про себя от души рассмеялся, заметив, как насторожились оба инспектора. – Один из них – это я. Но, во-первых, как я уже говорил, я никогда не имею дела с работами, входящими в Каталог всемирного наследия, – Марин поднял руку, предвосхищая возможные возражения со стороны инспекторов. – И даже с теми, которые могли, но по какой-то причине в него не попали. Во-вторых, я вот уже девять месяцев нахожусь здесь, – заключенный картинно повел руками по сторонам. – В пустоте безвременья.
– Ну а второй? – нетерпеливо спросил Малявин.
– Вторым мог бы быть Игорь Николаевич Травинский, – Марин произнес это имя едва ли не с благоговением. – Матерый человечище! Но не так давно старику перевалило за сто десять. Иногда он еще совершает прогулки в прошлое. Но он слишком ответственный человек для того, чтобы начать раскручивать операцию, до финала которой ему, скорее всего, не суждено дожить.
– Дело можно передать преемнику, – заметил Фрост.
– В подобных делах можно рассчитывать только на самого себя, – не согласился с ним Марин. – Кстати, это еще одно возражение против долгосрочных контрактов с представителями прошлого, без которых в предложенной вами операции с картинами Ван Гога попросту не обойтись.
– Значит, вы полностью исключаете подобную возможность?
– Как бы мне ни хотелось вас обнадежить… – Марин скорбно развел руками. – Скорее всего, вы имеете дело с безупречно сработанными подделками.
– Наверное, никто сильнее нас не желает, чтобы эти картины оказались подделками, – обреченно вздохнул Фрост.
– В таком случае взгляните на дело с другой стороны, – предложил Марин. – Человечество обрело восемь новых картин Ван Гога…
– Семь, – автоматически поправил его Фрост.
– Да, – быстро кивнул Марин. – Семь новых, прежде никому не известных картин Ван Гога! Это же прекрасно!
– Что ж, человечество может ликовать.
– Кстати, Марин, – направил указательный палец на заключенного Малявин. – Вы сказали, что могли бы и сами осуществить такую операцию.
– Но при этом добавил, что никогда бы не взялся за нее, – возразил Марин. – Это не мой стиль.
– А для чего здесь это? – Малявин снял с полки и продемонстрировал солидный том под названием «Жизнь Ван Гога».
– Моя любимая книга, – спокойно ответил Марин. – Я ее часто перечитываю.
– А это? – Малявин протянул заключенному другую книгу, «Русско-голландский разговорник».
– Ну и что? – пожал плечами Марин. – От скуки чем только не займешься. Я вот решил заняться иностранными языками.
– Не проще ли пройти гипнокурс?
– Только не в зоне безвременья, – усмехнувшись, покачал головой Марин.
– Почему именно голландский?
– А почему бы и нет? Хотя бы потому, что Ван Гог был голландцем. Возможно, в будущем я совершу путешествие в прошлое, ради того, чтобы встретиться и поговорить с ним.
– Для изучения иностранных языков больше подходят самоучители, а не разговорники.
– Послушайте, инспектор, – устало произнес Марин. – В чем, собственно, вы меня обвиняете? В том, что, находясь в зоне безвременья, я каким-то образом сумел закрутить аферу, с которой вы никак не можете разобраться? Вам не кажется, что подобное предположение попросту смешно?
– Нет-нет, Марин, – протестующе взмахнул рукой Малявин. – Я вовсе не собираюсь выдвигать против вас какое-либо обвинение. Мне просто показалась занятной подобная цепь совпадений: невесть откуда появившиеся доселе неизвестные картины Ван Гога, «Жизнь Ван Гога» у вас на полке, этот «Русско-голландский разговорник» и плюс ко всему ваше внезапное увлечение живописью.
Малявин сделал жест рукой в сторону мольберта с накинутым на него покровом.
– Ну, я давно мечтал попробовать себя в живописи, – польщенный тем, что на его увлечение обратили внимание, Марин улыбнулся. – Раньше у меня на это просто не хватало времени. Зато сейчас – сколько угодно, – Марин не спеша поднялся на ноги. – Должен вам заметить, господа, зона безвременья – идеальное место для творчества. Во-первых, никто и ничто не отвлекает от работы. А во-вторых, пребывание в зоне безвременья продлевает творческое долголетие. Будь я настоящим художником или писателем, так непременно совершал бы какие-нибудь мелкие правонарушения, чтобы на время исчезать в зоне безвременья, а затем вновь появляться перед поклонниками своего таланта с новым шедевром в руках. И, что так же немаловажно, – почти непостаревшим. Насладился вволю славой – и снова ушел в зону безвременья, чтобы полностью отдаться творчеству.
Марин подошел к мольберту, рядом с которым стояли, прислоненные одна к другой, несколько картин.
– Не желаете взглянуть? – предложил он, положив руку на край одной из картин.
Отказаться было бы неудобно, и Малявин коротко кивнул.