Но если я удивился, получив приглашение, то удивление это ни в какое сравнение не идет с тем, как я был изумлен, узнав по прибытии туда через десять дней, кто приглашен одновременно со мной. Минтон-Дипс-Фарм расположен в девонширской глуши, в самом сердце графства, в добрых десяти милях от ближайшего городка, так что Хиллъярды редко устраивают у себя сборища. Однако на этот раз у них получился почти настоящий прием. Я думал, что буду единственным гостем, а обнаружил в поместье еще пятерых.
Когда я приехал, все сидели за чаем в маленькой гостиной с низким потолком и по какой-то неведомой мне причине сочли уместным встретить мое появление чередой протяжных завываний. Я, разумеется, улыбнулся, как улыбаешься выходке невоспитанного ребенка в присутствии его матери, но про себя не мог сдержать раздражения. Пропали, развеялись дымом мои мечты о долгих ленивых днях на солнечных крутых склонах Минтонской долины, о долгих спокойных часах с книжкой и портсигаром… Нет, этой компании требуется вечно чем-нибудь заниматься, и они не уймутся, пока не втянут и меня в свои затеи.
С упавшим сердцем я принял из рук хозяйки дома чашку чая и опустился в кресло, хоть и сумел сохранить на губах все ту же улыбку цивилизованной учтивости. Я горжусь тем, что способен при любых обстоятельствах таить свои чувства от толпы невеж. А здесь собралась именно что толпа невеж. Был тут Эрик Скотт-Дэвис, господин, которого я особенно недолюбливал: здоровенный, громогласный и самодовольный тип, никчемный прожигатель жизни и любитель поволочиться за чужими женами, щедро наделенный невыносимым итонским чувством собственного превосходства и кембриджской самоуверенностью (сам я учился сперва в Фернхесте, а потом в Оксфорде). Был тут и Джон Хиллъярд: бледно-песчаные волосы, широкое и красное невыразительное лицо. Типичный джентльмен от сохи, благоухающий навозом и премного этим гордящийся.
Затем там были Поль де Равель с женой: супружеская чета, к которой я особой приязни никогда не испытывал. Жена, правда, хотя бы радовала взор: высокая тонкая красотка с огненно-рыжими волосами и сонными зелеными глазами, обычно полуприкрытыми, но в моменты волнения способными метать зеленые всполохи. Сия англичанка какое-то время подвизалась на сцене, теперь же сценой для нее стало все вокруг, а актерствовала она в повседневной жизни. Невзрачный Поль де Равель женился на ней четыре года назад, еще в бытность ее актрисой, и, по слухам, до сих пор любил ее столь же страстно, как и тогда. Меня всегда забавляло, до чего он слеп к ее притворству, аффектации и позерству. Поль де Равель француз по рождению, но англичанин по воспитанию и образованию, и хотя по-английски говорит без акцента, француз в нем преобладает и во внешности, и по характеру. Лично я всегда французов не жаловал. Де Равель на полголовы ниже жены и ходит за ней по пятам, как дрессированный пудель. Странная штука – сексуальное притяжение. Как ни вспомню о Поле де Равеле, благодарю Небо, что сам-то я этой напасти избежал.
Заводилой по части завываний выступила Арморель Скотт-Дэвис, кузина Эрика, скорее даже почти сестра. Пренеприятнейшая молодая особа, абсолютное воплощение всего, что только не пишут газеты о современных девицах.
Из всех присутствующих, не считая Этель, я был по-настоящему рад увидеть только одну гостью – юную девушку по имени, как мне помнилось, Эльза Верити, очаровательную крошку с мягкими белокурыми локонами и застенчивыми голубыми глазками. Прошлой зимой я ненадолго пересекся с ней в Лондоне, тоже под крылышком у Этель. Насколько я понял, она вообще была протеже Этель; я вроде бы слышал, что она сирота, очень богата, и Этель волнуется, как бы бедняжка не попала в когти какому-нибудь охотнику за приданым. Я поправил пенсне и улыбнулся ей, а Эльза ответила мне милой смущенной улыбкой. Трудно придумать более чарующий контраст с противной Арморель, ее обкорнанными черными волосами и дурацкой манерой обезьянничать мужским костюмам!
Джон Хиллъярд рассказывал Сильвии де Равель о своих индюшках или каких-то еще никому не интересных птицах. Уверен, ей эта беседа была так же скучна, как и мне. Джон – один из немногих людей, которые ставят меня в тупик. Признаться, я не считаю нужным прицельно изучать собратьев по человечеству, чтобы видеть сквозь них, словно они из стекла. Средний человек и без того удручающе прозрачен. Не таков, однако, Джон. Выглядит он типичным земледельцем, сердце его отдано сельскому хозяйству и ничему более, он и не говорит-то почти ни о чем, кроме как о сельском хозяйстве или научных методах убийства диких животных; может показаться, ни о чем другом он думать и не умеет. Однако будучи, подобно собратьям-земледельцам, не в состоянии окупить плоды сельских трудов, он превратил свою исконную профессию в хобби, а на жизнь – причем, насколько я понимаю, весьма комфортабельную – зарабатывает писательством… кто бы мог подумать, детективных рассказов! По словам Этель, его книжки отлично распродаются, особенно в Америке. Должно быть, именно Джона я и имел в виду, намекнув чуть ранее, что едва ли мне может не хватить ума для подобной задачи: ибо совершенно очевидно, что уж коли Джон Хиллъярд добился на этом поприще успеха, так и любому другому оно по плечу.
Словом, такова была компания, сошедшаяся тем вечером в девонширской гостиной Этель Хиллъярд. Лишь допивая вторую чашку чая, я вдруг потрясенно осознал, до чего же странное у нас подобралось общество. Рад заметить, что никогда не питал ни малейшего интереса к скандалам, так что о грязных тайнах своих собеседников думаю уж в самую последнюю очередь.
Однако в случае Эрика Скотта-Дэвиса скандал настолько раздут, что никакой тайны не представляет; и хотя в кругах, где он вращается, каждый день слышишь о нем новую гнусную сплетню, одну из них некоторое время назад твердили так часто и упорно, что она навеки запечатлелась у меня в голове. Последний год имя Эрика неизменно связывалось с именем Сильвии де Равель: под конец уже открыто говорили, что об их романе знает весь мир, кроме самого де Равеля. И мне отнюдь не требовалось спрашивать ничьего мнения о де Равеле, чтобы понимать: когда обманутый муж наконец все узнает, жди беды. И вот Этель хватило бестактности пригласить всех троих провести две недели под одной и той же крышей.
Неудивительно, что меня бросило в дрожь. Маленькая, обитая панелями гостиная вдруг показалась мне пороховым погребом, в котором де Равель играл роль факела, готового разнести все, лишь только зажги его!
Не слишком радующая душу перспектива. Да еще бедная крошка Эльза, невинным глазам которой неизбежно откроется вся гнусность мира. Очень, очень нехорошо со стороны Этель – и я твердо вознамерился при первой же возможности поговорить с ней. А пока в сложившейся ситуации меня утешала лишь надежда, что взрыв (когда он наконец грянет) выметет из дома не только кузена Арморель, но и ее саму. То-то было бы славно, если бы из всей честной компании в имении остались лишь мы с Эльзой.
Возможность поговорить с Этель наедине представилась мне раньше, чем я ожидал, причем по ее же собственной инициативе. Сразу после чая она небрежно заметила, будто в лесу у ручья осталось еще несколько колокольчиков и она с радостью прогулялась бы туда со мной. Разумеется, всех остальных (кроме, пожалуй, Эльзы, глаза у которой так и сверкнули при упоминании колокольчиков, но которая была слишком застенчива, чтобы напрашиваться) колокольчики ровным счетом никак не заинтересовали, так что никто не порывался испортить наш тет-а-тет. Типичный для Этель великолепный способ уединиться от всех столь незатейливо и в то же время столь эффективно.