«Шерингэму, Олбани, Лондон. Пожалуйста, если можешь, приезжай в Минтон-Дипс-Фарм, Будфорд, Девон, в связи с делом Скотта-Дэвиса. Нахожусь в крайне затруднительном положении. Мы вместе учились в Фернхесте.
Сирил Пинкертон».
Из Будфорда мистеру Пинкертону была передана ответная телеграмма за подписью «Шерингэм», уведомляющая, что отправитель прибудет сегодня вечером. Нет никаких сомнений, что это тот самый мистер Роджер Шерингэм, которого Скотленд-Ярд уже несколько раз привлекал для помощи в расследованиях. Я встречусь с ним завтра и поинтересуюсь, так ли обстоят дела и в нынешнем случае. Буду рад получить ваши указания, как мне обращаться с мистером Шерингэмом и считать ли его помощником или же скорее помехой.
Я по-прежнему уверен, что нам вовсе не обязательно просить подмоги от Скотленд-Ярда для решения этого дела, и надеюсь окончательно разобраться с ним за несколько дней.
Имею честь оставаться вашим покорным слугой,
Суперинтендант Джеймс Хэнкок.
Приложения:
1 докладная записка;
1 копия рукописи Сирила Пинкертона, эсквайра.
Рукопись мистера Пинкертона
Я часто думал, не написать ли детективный роман.
На мой взгляд, авторы подобных трудов поголовно допускают одну и ту же ошибку: рассказывают свои истории с точки зрения стороннего наблюдателя. Спору нет, для добротной головоломки оно только на пользу, а вот для раскрытия характеров, для чисто человеческого интереса – уже нет. А по мне, в литературном искусстве, даже в столь низком его проявлении, как детективный жанр, интерес к человеку должен быть sine qua non [2] . По-моему, авторы детективных историй упускают из виду великолепную возможность, ибо каким бы всепоглощающим ни был интерес к происходящему стороннего наблюдателя (как в романе, так и в реальной жизни), есть один человек, для которого этот интерес еще ярче и интенсивней, чтобы не сказать жизненно важен. Это, разумеется, сам преступник.
Еще одна ошибка, которую я отмечал у писателей-детективщиков: они почти всегда начинают рассказ с обнаружения самого преступления. Вопиющая глупость. Преступление – следствие предшествующих обстоятельств. Почему бы вместо того, чтобы с натугой вытягивать эти обстоятельства из повествования, не показать марионеток в действии еще до совершения преступления, а не после? Так, на мой взгляд, было бы не только честнее по отношению к читателю, но и просто-напросто значительно улучшило бы любой роман.
Итак, я уже решил для себя, что когда-нибудь напишу детектив с точки зрения самого преступника: изображу его страхи и упования в ходе расследования – болезненную тревогу, с которой он следит, как преследователи вытаскивают на свет божий тот или иной факт, известный доселе лишь ему одному, и отчаянные попытки преступника вырваться из захлопывающегося капкана при помощи новых, фальшивых и снимающих с него подозрения улик. В подходящих руках такая книга может стать настоящим шедевром – и я не вижу причин, почему бы этим рукам не оказаться моими.
Такова была академическая теория, разработанная мной на досуге. И вот теперь у меня появилась мрачная возможность воплотить ее на практике. Ибо в этот самый момент я нахожусь под подозрением в человекоубийстве. Это я-то!
Кто-то (скорее всего Вольтер, которому, похоже, принадлежит большинство подобных цитат) однажды сказал: мол, последнее, что может позволить себе потерять человек – это голову. Свою голову я твердо намерен сохранить при себе.
Ввиду того, что я только что написал, мое последнее утверждение может показаться (если допустить, что мир когда-либо узрит мою рукопись) шуткой довольно мрачного толка. Однако она точно отражает нынешнее мое настроение. Ибо, как ни странно, я не слишком напуган, хотя, возможно, гляжу сейчас в лицо смерти, причем смерти в особенно ужасном ее обличье. Похоже, я храбрее, чем сам о себе полагал. (Как видит читатель, даже сейчас я не утратил способности к отстраненному и глубокому самоанализу.)
Я уже объяснил выше, что давно подумывал написать ровно такую воображаемую историю, какую нынче проживаю в ужасной действительности. Что ж, зачем мне чураться ее оттого лишь, что я стал жертвой повествования, а не его хозяином? История-то никуда не денется, и я ее запишу. Я твердо намерен с циничной отстраненностью хладнокровно и бесстрастно описать все обстоятельства, что привели к нынешнему моему затруднительному положению: ничего не пропуская (за одним-единственным исключением, обнародование которого может причинить боль другому человеку), ничего не преувеличивая и не преуменьшая. Словом, я готов не только приподняться над своей злосчастной ситуацией, но и воспользоваться ею, чтобы создать текст, который, если когда-либо выйдет в свет, послужит ценным вкладом в литературу, равно как и в реальную жизнь.
Не стану предлагать полиции ознакомиться с моей рукописью. Возможно, тщательное перечисление событий вместе с реконструкцией последних нескольких дней и способно помочь полицейским в их попытках разобраться, как именно Эрик Скотт-Дэвис встретил свою смерть, но я догадываюсь об их реакции, попробуй я к ним обратиться. Начисто лишенные воображения полицейские увидят в моем поступке попытку отвести от себя подозрения. Разве в состоянии они понять трепет художника, что понуждает меня взяться за перо? Нет, напротив, я предприму самые действенные меры, чтобы скрыть от них свой труд. Не в спальне, среди личных моих вещей и принадлежностей. Их, как мне прекрасно известно, уже переворошили неуклюжие пальцы какого-то сыщика в нелепых поисках «улик». У меня есть план получше.
И еще одно, последнее слово. Я не профессиональный литератор. Никогда прежде я не пытался передать какую-либо историю на бумаге. Я неопытен в искусстве тонких намеков и деликатных оттенков. Но один из моих жизненных принципов гласит: во всем, где нет чисто физических ограничений, любое дело, которое один человек сумел выполнить, и другой сумеет повторить. Не вижу причин, отчего бы я был способен к писательству хуже любого иного автора. Не льстя себе, скажу, что вряд ли мне не хватит на это занятие ума: во всяком случае, той толики, какая тут требуется.
Итак, сказав несколько вступительных слов, чтобы читатель мог в полной мере оценить пикантные обстоятельства, в которых была написана эта «повесть», я, как выражаются профессиональные писатели, приступаю к изложению фактов.
Честно говоря, я даже слегка удивился, получив от миссис Хиллъярд письмо с приглашением погостить пару недель у них в Минтон-Дипс. Мы с Этель Хиллъярд старые друзья – собственно говоря, я знаю ее с детства, – однако я полагал, что ее муж обо мне не слишком высокого мнения. Я о нем – так точно. Довольно неотесанный малый, мне всегда казалось, он ее недостоин. И все же, с Джоном Хиллъярдом или без него, Минтон-Дипс – это Минтон-Дипс: самое очаровательное поместье Девоншира, а для тех, кто имеет глаза, Минтон-Дипс в июне поистине несравненен. Конечно, я ответил согласием.