– Эзме! – воскликнул отец. Он схватил Мэри за руку, крепко вцепившись в нее и ощупывая ткань перчатки – словно пытался убедиться в реальности образа.
Но это продолжалось только несколько секунд, а затем произошло нечто пугающее… В глазах Даннкли не было больше ни любви, ни даже здравого смысла – был лишь один ужас.
– Прости меня, – с трудом произнес он. В следующее мгновение Энтони Даррелл, герцог Даннкли, упал на колени перед своей дочерью, моля о прощении.
Веселый смех и голоса гостей тотчас смолкли, и бальная зала погрузилась в тишину. Словно по команде взгляды всех присутствующих обратились к ним, и даже оркестр затих, оборвав вальс на высокой ноте.
– Ты должна простить меня, – умолял отец.
Мэри молчала, спрашивая себя: продолжать ли пытку, используя образ призрака матери, или открыть истину, ради чего она сюда и пришла. Но она ведь жаждала справедливости, жаждала правды, не так ли?
– За что мне прощать вас… папа?
Старый герцог вздрогнул и замер на мгновение.
– Ты – не Эзме! – Он судорожно сглотнул, но с коленей не поднялся. – Конечно, нет, моя драгоценная жемчужина! – Слезы заструились по его щекам, а лицо побледнело и осунулось, словно постарело лет на двадцать. – Ох, я так скучаю по твоей матери…
И это – весь его ответ? После стольких лет страданий? После заточения в сумасшедшем доме? Выходит, он скучал по ее матери…
С губ Мэри рвалось обвинение – мол, если он так сильно любил ее мать, то, быть может, не стоило толкать ее с лестницы? Но она сдержалась; ей надо было сказать отцу еще кое-что.
– Но мне сообщили о твоей смерти, Мэри.
– Ложь, – процедила она.
Невероятно, но на губах старого герцога заиграла теплая улыбка.
– И я благодарю за это Бога. – Тут он наконец поднялся на ноги и привлек дочь к себе. Прижав к груди, поцеловал ее в лоб. – Как хорошо, что ты вернулась, Мэри.
Она оттолкнула отца – его близость вызывала у нее омерзение и почти физическую тошноту.
– Зачем вы это сделали? Как вы могли так поступить?
– Я был вынужден, так как… Герцог сделал глубокий вдох. – Я сделал это ради твоего же блага.
– Блага? – переспросила Мэри, пытаясь понять, была ли в его словах хоть толика правды. – Но вы ведь отправили меня в сумасшедший дом!
Герцог молча кивнул и, казалось, погрузился в воспоминания. Минуту спустя со вздохом проговорил:
– Я боялся, что оно передалось тебе от матери… Ее безумие.
Тихие восклицания и перешептывания наполнили зал, но Мэри не обращала на это внимания – сейчас она думала лишь о том, как вытащить всю правду из лживого старика.
Тут герцог Даннкли крепко схватил ее за руки и, наклонившись к ней, прошептал:
– Скажи, что прощаешь меня, и мы начнем все сначала. Когда мне сообщили, что ты умерла… Поверь, сердце мое словно разбилось на тысячи осколков. Ведь я так и не попрощался…
Руки отца были холодными, сухими и шершавыми. А глаза… Ей было ужасно трудно смотреть в эти глаза.
– Значит, ты понял, каково это – не иметь возможности попрощаться? – Мэри пришлось собрать все свои силы, чтобы в порыве негодования не отдернуть руки. Или же не влепить негодяю пощечину.
– О, конечно, я все знаю, – ответил старый герцог. – И я думаю, что ты меня понимаешь, не так ли?
Мэри прищурилась и процедила сквозь зубы:
– Еще как понимаю. Ведь я так и не смогла попрощаться со своей матерью.
Отец побледнел, но не проявил ни капли раскаяния.
– Как и я, – сказал он, пожав плечами.
– Потому что вы, милорд, столкнули ее с лестницы! – в ярости закричала Мэри.
И снова по залу прокатились тихие возгласы. Но Мэри не обращала на гостей внимания; сейчас важно было лишь одно – раскрыть правду и показать всем истинное лицо этого чудовища.
Но герцог Даннкли, холодный и расчетливый негодяй, не собирался так просто отказываться от своей безукоризненной репутации. Изобразив душевные страдания, произнес:
– Я не толкал ее. Разве ты не помнишь, как все было?
Мэри отдернула руки и крикнула:
– Толкнули!
– Нет-нет, – возразил герцог с выражением неподдельного ужаса на лице. – Я… я лишь пытался ее поддержать. Я умолял ее не пить столько вина. Умолял!.. – Теперь в его голосе звучала скорбь безутешного вдовца. – Но она не слушала. Не желала вести себя как должно жене.
Мэри на несколько мгновений вернулась в прошлое. И увидела свою мать с хрустальным бокалом в одной руке и пузырьком опия – в другой. Ее мать почти не выпускала из рук бокал с шампанским или красным вином. И все же… Она решительно покачала головой:
– Нет, это неправда!
Отец тяжко вздохнул.
– Увы, правда. Я пытался спасти ее. Сделал все, что было в моих силах. А потом поклялся, что спасу хотя бы нашу дочь, которой тоже грозило безумие.
– Поэтому отправил меня в преисподнюю? – спросила Мэри с таким спокойствием, что сама себе удивилась.
– Вероятно, это было ошибкой, – начал оправдываться герцог. – Вероятно…
– Ошибкой? – эхом отозвалась Мэри. – Моя жизнь стала сущим кошмаром из-за вашей ошибки. Вы, сэр, не человек, вы чудовище.
– Не смей так говорить! – гневно крикнул отец, обретая свою обычную самоуверенность. – И ты, как послушная дочь…
– Вы жалкий ничтожный человек, – процедила Мэри, – и я никогда не прощу вас. И моя мать никогда не простит. Никто и никогда вас не простит!
Сдержанность, обычно присущая «парадному» облику герцога Даннкли, мгновенно превратилась в ярость. Он сжал кулаки и уже занес руку для удара, когда в его глазах вдруг вспыхнули странные огоньки. И тотчас же левая сторона лица перекосилась, рот открылся и закрылся несколько раз, но он не издал ни звука. После чего плечи герцога затряслись, и он начал медленно оседать на пол.
– Нет! – закричала Мэри, глядя на отца, уже лежавшего на полу. – Нет! – снова крикнула она, не веря, что отец все-таки уйдет от справедливого суда.
Старший герцог лежал без движения, лежал с открытым ртом и молящими о помощи глазами.
А Мэри, охваченная чувством ярости, наклонилась к отцу и, приблизив к нему лицо, выкрикнула:
– Я никогда вас не прощу! Никогда!
– Мэри, успокойся! – окликнул ее Эдвард. – Он схватил ее за плечи и попытался оттащить, но она, упираясь, продолжала сыпать проклятия.
– Я никогда не прощу вас! – кричала она, задыхаясь от ненависти.
Герцог Даннкли по-прежнему был недвижим; парализованное тело замерло в одном положении, и лишь глаза его то и дело моргали. Когда же губы отца вдруг зашевелились, Мэри пожалела, что не могла разобрать слов – ведь он, возможно, хотел сказать что-то очень для нее важное…