Небрежный ответ Джозефа не убедил ее.
– Он все равно не дежурил бы у моей постели. Но оставался до тех пор, пока опасность не миновала.
Гнев всколыхнулся у нее в душе.
– Весьма великодушно.
– Ты не знала его. – Голос Джозефа потеплел. – Отец был чудесным человеком, умным, бесстрашным, прозорливым. Он научил меня крепко стоять на ногах. Это был урок, который мне необходимо было усвоить.
Вот еще одно свидетельство его великодушия – он продолжает идеализировать отца, который, на ее взгляд, был ужасным эгоистом.
– Я не слышала, чтобы Уильям был исключен.
– Он и не был исключен. Он же был будущим виконтом Холбруком, и этим все сказано. А мальчишки – это всегда мальчишки.
Сидони вздрогнула от циничного тона Джозефа. Хотя разве можно винить его за это? Он не нашел помощи у тех, кто обязан был заботиться о нем.
Джозеф продолжал:
– Моего кузена выпороли и отправили домой на семестр. Насколько мне известно, на следующий год его опять приняли в школу, взяв обещание хорошо себя вести.
– Это отвратительно!
– Согласен. – Взгляд его был тусклым, когда он размышлял о тех давних событиях. – Хуже всего, что он ни на йоту не выказал раскаяния. Он смеялся, рассекая мне лицо, отпускал шуточки насчет своей искусной резьбы.
Сидони вновь не сдержала дрожи. Она легко могла себе представить, с каким удовольствием Уильям уродовал своего кузена, который превосходил его во всем, кроме рождения. Джозеф рассказывал так прозаично, но перед ее глазами представали кровавые подробности его пытки. Он же был ребенком. Ни в чем не повинным ребенком.
Всхлипнув, она поцеловала его шрамы. Он задрожал, но не отстранился. Слезы защипали глаза, но она заморгала, прогоняя их. Если она заплачет, он подумает, что она жалеет его, а для него это невыносимо. Сидони не жалеет его. Она восхищается им так, как не восхищалась никогда и никем.
– Я рада, что ты не умер. – Нет таких слов, чтобы выразить все то, что она чувствует.
Он повернулся к ней – их губы встретились.
– Сейчас, bella, я тоже рад.
– Мне невыносимо думать, что тебе пришлось пройти через это. Невыносимо. – В ее голосе клокотал гнев. Она никак не могла отогнать образ Уильяма, приплясывающего от радости над своим поверженным врагом.
Джозеф отвел волосы с ее лица с нежностью, от которой у нее защемило сердце.
– И мне невыносимо думать, что Уильям одержал верх.
Она крепко схватила его за запястье.
– Ты был ребенком – силы были слишком неравны. Тут нет твоей вины. Это все Уильям и те трусливые собаки, которые держали тебя. – Глаза ее воинственно блеснули. – Я рада, что с тех пор ты одолевал его во всем. Рада, что твой успех заставляет его чувствовать себя недочеловеком, потому что он и есть недочеловек. Скажу больше: он вообще не человек.
На этот раз его улыбка не была натянутой.
– Сколько пыла, tesoro.
Сидони отшатнулась, но его руки не отпустили ее далеко.
– Не насмехайся надо мной.
Голос его зазвучал сконфуженно:
– Я на самом деле поражен, что ты решительно на моей стороне.
Она воззрилась на него, жалея, что не может заставить его посмотреть на себя так, как смотрит она.
– Я всегда на твоей стороне.
Она обвила Джозефа руками и крепко прижала к себе. Впервые их объятие не было порождено влечением, а просто предлагало чисто человеческое утешение. Она успокаивала и защищала людей и раньше – Роберту, ее сыновей. Но глубина того, что она чувствовала, обнимая Джозефа, превосходила весь ее предыдущий опыт.
«Я всегда на твоей стороне».
Никто никогда не говорил Джозефу таких слов. Нежно прижимала она его к груди на смятой постели. Ее запах окутывал его, запах счастливой женщины. Ей-богу, он не позволит стирать эти простыни. Он хочет, чтобы запах Сидони остался с ним навсегда.
Когда сама Сидони уедет.
Он стиснул ее в объятиях, словно заявляя миру, что не позволит вырвать ее у него. Ад и все дьяволы! Она плачет. Его рассказ расстроил ее. Он жалел, что рассказал ей, какое бы облегчение это ни принесло ему, о том давнем ужасе.
– Bella, мне жаль.
– Нет, это мне жаль. – От слез голос ее осип.
Джозеф поцеловал мягкие волосы на макушке, куда только и мог дотянуться. Сидони, похоже, решительно вознамерилась прятать от него лицо. А когда поцеловала его в грудь, плоть его предсказуемо шевельнулась. Но он не стал ничего с этим делать, а просто обвил ее руками и крепко прижал к себе. Точно так же, как она обнимала его, когда он признался в своих детских унижениях. Обычно он чувствовал себя не в ладу с миром, но сейчас все было идеально. Ему тепло, хорошо, и женщина, которую он желает больше всего на свете, замерла в его объятиях.
Время раскручивалось, как сверкающий золотой моток, и несмотря на свое намерение не терять ни секунды этой ночи, он погрузился в сон.
Сидони медленно перетекала из объятий сна в объятия чувственного удовольствия. Свечи догорели, а от огня в камине остались лишь красные тлеющие угольки. Джозеф поцеловал ее в живот, затем поднялся, чтобы слиться с ней. В этом неясном промежутке между сном и пробуждением, его властное обладание было как объяснение в любви.
Джозеф двигался непрестанно, как волна, приливая, погружаясь глубоко и задерживаясь на пике каждого погружения. Ощущение было ошеломляющим. Нежным, но неумолимым. Он окружил Сидони своей силой, страстью, заботой. Его дыхание сипло вырывалось из приоткрытых губ. Запах возбуждения и мужского пота опьянял ее.
Все еще не до конца проснувшаяся, Сидони вздохнула низко и чувственно. Казалось, кости ее тают и она парит над землей, легкая, как облачко. Он прекратил двигаться, только чтобы заполнить ее целиком, доставая до самого сердца.
Это единение было совершенным – душой и телом.
Медленно – все в этом потрясающем слиянии было медленным, – словно растягивала каждую секунду в вечность, она выгнула спину, прижимаясь грудью к его груди. У нее не было нужды в словах. Как, очевидно, и у него. Было лишь гладкое скольжение тел, неровный шепот дыхания.
Она погладила его спину, чувствуя, как перекатываются мышцы. Руки ее обхватили ягодицы, подталкивая его глубже. Джозеф протяжно застонал. Его следующий толчок был настойчивым, хотя лучистая нежность задержалась, как солнце на горизонте.
Сидони подняла колени, меняя угол. Связные мысли улетучились. Он ускорил темп, приближая кульминацию. Кровать заскрипела, она застонала и обвила его ногами, побуждая продолжать.
К тому времени, как его нечеловеческое самообладание дало трещину, она уже всхлипывала. Толчки его перестали быть размеренными, кожа под ее руками была липкой от пота. Она напряглась вокруг него. Он застонал, как человек, достигший своих пределов, дернулся – искры вспыхнули у нее перед глазами. Смутно почувствовала Сидони, как Джозеф погрузился глубоко, изливая в нее свое семя.