– Прах… бабушки? – Голос ее дрогнул волнением, но не волнением тревоги и возбуждения, а волнением благоговения. Она инстинктивно прижала руки к груди, как в молитве.
– Да. И прости меня, что я так грубо и бесцеремонно обошлась с твоим алтарем, – проговорила Марипоса раскаянно. – Я поступила дурно… очень дурно… бездумно, но… – Она выбросила вперед руку в умоляющем жесте. – Но пожалуйста! Возьми это с собой в горы и там попрощайся с бабушкой.
Луз приняла из ее рук кисет. Он оказался тяжелее, чем она ожидала. С ее уст уже были готовы слететь слова благодарности, но она промолчала. А Марипоса продолжила:
– Луз, я долго размышляла над тем, что ты мне сказала на кладбище. Ты права, и у тебя есть все основания говорить мне подобные вещи. Хотя это не ново… Я столько раз говорила такое себе, а уж поводы у меня на то были. И слова я находила похлеще. Поверь.
Луз вдруг стало невыразимо стыдно за свое поведение с матерью, что бы та ни сделала обидного для нее. В конце концов, Марипоса старше. Напрасно она так дала себе волю!
– Но ты задала мне один вопрос, – напомнила ей Марипоса, – и я готова ответить тебе на него.
Луз бросила на нее быстрый недоумевающий взгляд. О чем таком она ее спрашивала? Она помнит только свою слепую ярость, и ничего больше, слов не помнит, тем более вопросов… Она была как одержимая.
– Ты спросила, есть ли у меня нечто такое, что я могла бы дать своей матери в качестве подношения, – проговорила Марипоса в ответ на ее недоуменный взгляд. – Нечто очень важное для меня. Так вот. Я дала ей тебя!
Луз отпрянула и замахала руками, словно пытаясь поставить новую запруду на пути стремительно вырывающихся из-под контроля чувств.
– Не хочу! Не хочу больше ничего слушать! – закричала она. – Хватит! Хватит с меня! Я больше не вынесу! Перестань со мной разговаривать!
– Ты должна, Луз! Сейчас ты должна быть сильной, как никогда. Ради твоей покойной бабушки… ради себя самой, наконец. Пожалуйста, Луз! Сделай, как я прошу. Нам уже давно нужно было поговорить с тобой по душам.
– Наверное, ты права, – судорожно дернулась Луз и обхватила себя руками. – Но сейчас слишком поздно.
– Не поздно, поверь мне. И для более тяжелых вещей не существует такого ценза, как опоздание. Раз мы с тобой живы – значит, не поздно. Ты даже не представляешь себе, Луз, как мне было тяжело все это время находиться рядом с тобой.
В глазах Луз застыли удивление и обида, но она словно рот заперла на замок, боясь сорваться, слететь с катушек.
– Да, тяжело, – говорила меж тем Марипоса. – Видеть тебя каждый день и понимать, что я недостойна быть рядом… Ведь я совершила такой ужасный поступок – я бросила тебя, маленькую! Переложила ответственность за тебя на бабушку. А ведь это я должна была растить тебя и направлять во взрослую жизнь. Но вместо этого поддалась порыву и превратила свою жизнь в ад, опустилась до такой степени, что стыдно и вспоминать об этом. Меня все время мучил дичайший стыд. Мне было стыдно позвонить вам, написать… Пойми, пожалуйста, это… Я абсолютно искренне полагала, что будет лучше, если ты будешь считать, что я умерла, что меня попросту больше нет, чем ты узнаешь, какая я. Да! Я не заслуживаю прощения своей покойной матери. И твоего прощения тоже. Но я просто прошу меня выслушать… Не откажи мне, пожалуйста, в этом праве… Права последнего слова не лишают, даже оглашая преступнику приговор…
Марипоса подошла к окну и, слегка отодвинув тюлевую занавеску, выглянула на улицу.
– Сколько раз я хотела покончить с собой… Но лишь одно желание удерживало меня от того, чтобы наложить на себя руки. Я лелеяла в сердце надежду, что когда-то увижу тебя. И это помогало мне жить дальше в самых невероятных условиях и выбираться из самых немыслимых передряг. – Марипоса отвернулась от окна и снова посмотрела на дочь. – Я прекрасно понимаю, что никогда не смогу занять в твоем сердце место бабушки. Да я и не собираюсь даже пытаться это сделать. Но об одном прошу! Позволь мне сопровождать тебя в заповедник, как мы собирались. Тебе не обязательно со мной разговаривать. Я не буду лезть к тебе ни со своими вопросами, ни с рассказами о своей жизни, ни с раскаянием… Мне достаточно, что я буду рядом с тобой. Буду держаться на расстоянии. Обещаю.
Луз в смятении взглянула на кисет с прахом.
– Зачем бабушка рассказывала мне столько хорошего о тебе? Зачем она все это придумала? Ведь это все было… ложь?
– Она не лгала. Она просто… рассказывала тебе сказки.
– Разве есть разница?
– Есть. Огромная! Ты что-нибудь слышала про ложь во спасение? Это когда не говорят правды, чтобы защитить того, кого любишь, от горечи страданий. И неважно сначала, оправдаются ли усилия того, кто пошел на такую ложь, стремясь оберечь ближнего…
Луз вспомнила, что ей и самой приходили недавно какие-то похожие мысли про ложь во спасение. Сейчас она напрочь забыла об этом. Но тогда мать еще не совершила того, что она совершила несколько часов тому назад, надругавшись – а другого слова и нет – над украшением коробочки с прахом, над не своим алтарем в честь бабушки. Сейчас в воинственном настроении Луз не хотела и думать про какую-то там благую ложь во спасение. Ложь, она и есть ложь, как ее ни назови, бушевало сердце ее. А поступок матери все еще будил в ней ярость и путал мысли и чувства.
– Ты еще молода, Луз, чтобы понять многое. Ведь все наши легенды и мифы – это, если вдуматься, всего лишь истории, и ничего больше. Сказки, которые рассказывали шаманы, священники, взрослые – детям, с момента зарождения человечества, чтобы объяснить то, что происходит в природе и в человеческой жизни. Можно говорить по-научному: про универсальные истины и законы мироздания. Но сначала был вымысел о жизни природы, истории, мифы, легенды… Мы черпаем из них ровно столько, сколько нам нужно, чтобы наполнить собственную жизнь своим смыслом. Ведь каждая человеческая жизнь – это особая история, у которой есть и своя правда.
Луз бросила на нее косой недоверчивый взгляд.
– Да, Луз, я не из той сказки, которую рассказывала тебе про меня моя мать, и не будем больше призывать ее к ответу, зачем она это делала. Она так решила – и это ее право, это ее правда. Давай ее уважать. Но я не похожа и на ту женщину, историю про которую ты сама сейчас про меня сочинила. Посмотри мне в глаза! Ведь, невзирая на все мои слабости и грехи, я твоя мать. А ты – моя дочь. Вот она, наша история, одна на двоих. И… – она перевела дух, ощутив, что ей не хватает воздуха, – я во что бы то ни стало отвезу тебя в заповедник, где ты поставишь финальную точку в этом своем путешествии. Это то немногое, что я могу для тебя сделать. А потом… потом я соглашусь с любым твоим решением и подчинюсь ему.
– Ладно, – угрюмо бросила Луз. – Я принимаю твое предложение. Но только ради бабушки. Не ради тебя!
– Это я понимаю, – спокойно ответила Марипоса. – Что ж, если ты готова, мы можем отправиться в горы прямо сейчас.
Разъезженная, утопающая в грязи дорога, сплошные ухабы и рытвины, петляла меж гор то вверх, то вниз. Они миновали развалины серебряных рудников. Поржавевшие от времени транспортеры, металлические вышки да прогнившие мостки – вот все, что осталось от некогда самой крупной шахты в Мексике, где добывали серебро. Они миновали несколько небольших ферм, затерянных в горах, с голыми остовами торчащих на полях кукурузных стеблей. У одного из домиков, слепленного из самана и обычных досок, впрочем, как и все остальные хижины, попадавшиеся им навстречу, Марипоса притормозила El Toro и свернула с дороги.