Но ничто не ново под луной. Если не в столь унизительной мере, как теперь, то срам подобного рода все же не является чем-либо небывалым. Во времена Людовика Благочестивого, например, владычица его сердца, императрица из евреек – Юдифь так усердно «искала добра своему народу и говорила во благо своего племени», что самим французам вовсе не стало житья, а придворные кавалеры и дамы вынуждены были испрашивать у сынов Иуды «благословения и молитв». Нашелся, однако, мужественный человек, епископ лионский Агобард, который возвысил голос на защиту коренных жителей страны и оставил нам рассуждение «De insolentia Judaeorum» («О наглости жидов»). «Перевести его с латинского на французский, – говорил Дрюмон, – и вы не узнаете, когда оно написано, – до такой степени неизменен характер евреев!..»
Блистательным доказательством этому является в наше время хотя бы факт, что, завладев и такой газетой, как «Times», расходящейся по обоим полушариям, еврейство не только не устыдилось своего второго панамского триумвирата, но самые повествования свои о «Панаме» вело, как уже замечено нами раньше, под рубрикой «Gesta Dei per Francos!». Чтобы оценить по достоинству всю ядовитость этого заглавия, необходимо принять во внимание следующее. Оно значит: «Деяния Господни через Франков». Под таким заглавием в 1611 г. было издано в Париже собрание исследований нескольких историков об участии Франции в Крестовых походах. Невероятных жертв и многих потоков крови потребовало от крестоносцев, увлекаемых пламенной верой, завоевание Гроба Господня. Немало нажили денег от тех же крестоносцев евреи. И вот, наследники этих самых евреев издеваются над потомками собственных жертв…
Не очевидно ли, что уже дерзновение кагала в этом роде показывает, до какой степени разрослось в наши дни могущество иудеев, а неразумие их безнаказанности убеждает, что в своем порабощении арийцы, наконец, унизились до потери способности защищаться. Отсюда естественным представляется переход к такому стыду, когда вместо защиты мы начинаем стремиться к оправданию хода событий, устранение которого почитаем выше своих сил.
Действительно, в известные эпохи, чувствуя, что иудаизм становится ему поперек горла, арийское общество начинает мечтать о примирении. Оно укоряет себя в несправедливости и варварстве по отношению к еврею, говорит, что истинный сын Израиля совсем не тот, которого оно преследовало, что злодеяния некоторых оно приняло за пороки всех, или же, что, унижая еврея, оно само сделало его преступным, и что, наконец, в обоюдных интересах следует положить предел ненависти и, вернувшись к юношеским понятиям, пригласить освобожденное еврейство на помощь его же собственному обновлению.
Тогда наступает, быть может, опаснейший из стадных психозов, результаты которого не медлят обыкновенно и самых наивных мечтателей привести в содрогание.
«Безумие, – говорит Тэн, – всегда сторожит нас на самой меже нормального состояния, ибо та комбинация элементов, которую мы называем здоровьем, не что иное, как счастливая случайность, которая возникает и повторяется, только благодаря неустанной победе над противными силами. Тем не, менее, эти последние – всегда настороже, и оплошность может дать в их сторону перевес, потому что лишь немногого не достает им до победы. Как в духовном, так и в физическом отношении, форма, которую мы называем нормальной, сколь бы она ни повторялась, на самом деле проявляется только среди бесконечной массы всевозможных искажений… Темную для нас работу природы, результатом которой бывает так называемое нормальное сознание, можно сравнить с шествием того раба, который после побоища в цирке проходил арену с яйцом в руке среди утомленных львов и насыщенных кровью тигров. Если противоположного конца арены он достигал благополучно, его отпускали на волю. Подобным образом двигается вперед и жизнь духа в суматохе уродливых стремлений и диких безумств…»
Мысль Тэна как нельзя больше иллюстрируется поклонением еврейству, с позволения сказать, интеллигенции. Особенно в России, да еще после ужасов 1905 года…
В свою очередь, поучаемый историческим опытом, еврей издалека предчувствует веяния данного психоза и злорадно следит за его развитием. Он знает, что эти веяния будут обобщены и даже возведены в закон, что долгие цепи еврейства падут и что сынам Иуды будет дано разрешение хлынуть на сцену мира со всем избытком злобы, выработанной целыми веками гнета, и под науськивание неутолимой жажды мщения. Сам, далее, заражаясь психическим недугом, который известен под именем «maladie de croissance» – «болезнью возрастания», еврей предвидит, что ему станет, наконец, благоприятствовать все. Он был презираем, как пария и окажется существом высшего порядка; его обижали, будет оскорблять и он; его изнуряли, подавляли налогами, и вот целое человечество предаст он всепожирающей кагальной эксплуатации.
Великие и малые станут равно ничтожными перед ним. Он поселится в замках аристократии, а бриллианты самой могущественной из корон пойдут на украшение его жены или любовницы. Некогда на него смотрели, как на существо международное, а его собственный, черствый, ревнивый и упорный жидовский патриотизм исключал, по-видимому, какой-либо иной; сейчас он признается патриотом в квадрате, и никто уже не думает спрашивать, где он родился? Галлюцинация достигает того, что чем больше еврей пребывает евреем, тем безумнее начинают любить его гои и тем раболепнее ему дивятся. Правительство, дипломатия, армия, администрация, суд, – все кажется созданным для него одного, и наилучшие места повсюду принадлежат только ему.
В его же собственных видениях содрогаются владыки земные и горе тем трепещущим, кто не отправит своего посла на похороны «беднейшего» из сынов Израиля, либо на свадьбу «последней» из его дочерей!..
Впрочем, как это нахальство «игры в жмурки», так и забавное бешенство перед разоблачениями достаточно показывают, насколько велик у сынов Иуды страх грядущего возмездия…
Между тем, у арийцев разочарование возникает лишь медленно. Требуется много условий, чтобы под гармонией лести и нежностью заигрываний арийское общество услышало скрежет ненависти, подметило свистопляску цинизма, стало анализировать жидовский смех и предательство.
Но, и независимо от нас, еврей хорошо понимает, что все окружающее его великолепие не может остаться бесповоротным. Провидение указало ему предел и бодрствующий в своем покое, но страшный в долготерпении своем Промысел Божий остановить его в роковую минуту…
Надо ни разу не наблюдать еврея, чтобы не заметить в глубине его души суровых, мрачных предзнаменований. За наглыми проблесками болтливого высокомерия следуют почти без перехода молчание и унижение. Надменные, дикие порывы владычества внезапно сменяются странным беспокойством… Можно сказать, это средневековые заклинатели, в самый разгар наслаждений ночного шабаша с ужасом взирающие на приближение дня.
Вот эта, например, голова, заносящаяся превыше облака ходячего, не держит ли себя так, как будто она никогда не лобызала праха земного?!..
Но пока что, а настоящий период истории принадлежит еврею. Труба свободы и победы властно звучит в его ушах. Горькие предсказания, которые несколько позже приведут его в трепет, теперь еще мало дают о себе знать. У него есть время поработить землю, а, поспешив, он, быть может, успел наложить заклятие и на самую участь свою…