Щека Антипа дернулась, словно от комариного укуса.
– Так ты поможешь мне вернуть нож? – спросил он у Хорна.
Прежде чем ответить, Волчатник посмотрел Антипу в глаза. Так пристально, что Антип вынужден был отвести взгляд в сторону, мысленно ругая себя за это проявление слабости.
Что пытался доказать ему Хорн? Какое он имел право указывать, что хорошо, а что плохо, когда сам занимался колдовством? Какое ему вообще было дело до того, что происходило вокруг, если он не принадлежал этому миру?..
Антип снова поднял взгляд, чтобы прямо взглянуть в глаза Хорну, но Волчатник уже смотрел куда-то в сторону, рассеянно почесывая при этом за ухом своего серого приятеля.
– Ты верно подметил, каждый из нас, совершая те или иные поступки, имеет на то свои причины, – сказал Хорн, по-прежнему не глядя на Антипа, как будто обращаясь к обступающим его со всех сторон темным силуэтам деревьев. – И, что самое любопытное, зачастую мы даже сами себе не можем объяснить, почему поступили так, а не иначе. Что уж говорить о других, перед которыми порою просто не хочется открывать душу, потому что страшно, что вместе с откровениями может вывалиться на свет такая омерзительная грязь, о существовании которой ты и сам не подозревал. – Хорн посмотрел на Антипа. Но теперь в его взгляде можно было заметить не укор, как прежде, а скорее жалость. Так смотрят на неизлечимо больного, которому осталось прожить не больше недели, но который при этом сам отказывается верить в свою близкую и неизбежную кончину. – Я помогу тебе вернуть нож вестника смерти. Но только имей в виду, что делаю я это не ради тебя.
– И на том спасибо, – криво усмехнулся Антип.
– Вы все же хотите вернуться в лагерь янычар? – Лепрехун недоумевающе посмотрел сначала на Антипа, а затем на Хорна. Не получив никакого ответа на свой вопрос, он безнадежно покачал головой: – По-моему, вы оба сошли с ума.
В лагере царили суматоха и растерянность. До прячущегося в темноте Антипа доносились отдельные слова и фразы, выкрикиваемые бессмысленно суетящимися вокруг костра янычарами, из которых можно было понять, что они уже обшарили ближайшие окрестности и никак не могли взять в толк, куда исчезли пленник и трое дозорных, которые должны были за ним присматривать. Кто-то даже высказал предположение, что здесь не обошлось без колдовства, в чем был весьма недалек от истины в том виде, как она представлялась Антипу. Он-то даже и не сомневался в том, что Хорн сумел с помощью колдовства сжать пространство до такой степени, что Антип, Брандл и преследовавшие их янычары, сделав всего несколько шагов, оказались в километре от лагеря.
Осторожно выглянув из-за дерева, Антип взглядом пересчитал сгрудившихся возле ярко пылающего костра воинов Гудри-хана. Их было всего шестеро, а это означало, что еще один либо отошел в темноту – что после всего произошедшего казалось маловероятным, – либо находился в палатке. Лиц стоявших у костра Антипу не было видно, но он был почти уверен, что в палатке скрывается старший по имени Халим. Что ж, это только облегчало задачу Антипа. Если нож все еще находится у старшего янычара, то вернуть его не составит труда.
Не дожидаясь, когда в дело вступят Хорн и Волк, которые должны были напасть на янычар, обойдя лагерь с противоположной стороны, Антип ползком добрался до палатки и, приподняв край, неслышно забрался внутрь. В центре палатки чадила масляная лампа, тускло освещая войлочные стены. У дальней от входа стенки палатки была свалены вещевые мешки и чересседельные сумки янычар. В двух шагах от этой кучи, на маленьком коврике, расстеленном прямо на земле, сидел, сложив ноги крестом, старший янычар. До появления Антипа Халим был занят молитвой, призывающей Создателя оградить от колдовства верных воинов императора. Услышав слева от себя тихое шуршание, янычар повернул голову и встретился взглядом с беглым пленником, притаившимся возле сваленной кучи поклажи. Даже в столь необычной ситуации хладнокровие и выдержка не изменили янычару – недоумение Халима выдал только чуть приподнявшийся вверх край левой брови. Но стоило только Антипу сделать движение, как янычар одним прыжком вскочил на ноги и выхватил саблю из ножен.
– Я сам пришел! Сам! – воскликнул Антип, протягивая навстречу Халиму руки с раскрытыми ладонями. – Меня похитили сообщники Волчатника, но я сбежал от них и вернулся к вам! Лучше справедливый суд Великого императора, чем верная смерть от рук душегубов!
Халим едва заметно усмехнулся и опустил саблю.
Осторожно, не делая резких движений, Антип поднялся на ноги и, держа руки перед собой, как будто предлагая янычару снова связать его, медленно приблизился к Халиму.
– Ты правильно сделал, – сказал Халим и чуть подался в сторону, чтобы взять свернутый кольцом аркан, лежавший поверх вещевых мешков.
Янычар даже не успел заметить, каким образом нож вестника смерти, находившийся у него за поясом, оказался в руке Антипа. Не медля ни секунды, Антип вонзил нож в живот старшего янычара. Рот Халима беззвучно открылся, как будто он хотел что-то крикнуть, но в последний момент передумал, глаза вылезли из орбит и уставились на Антипа с ужасом и мольбой. Антип выдернул нож из раны и еще раз воткнул его янычару в живот. Халим покачнулся, выронил из ослабевшей руки саблю и повис на ноже своего убийцы. Выдернув нож, Антип позволил телу янычара упасть на пол.
На мгновение Антип замер, глядя на зажатый в руке нож, на котором не осталось ни капли крови. Впервые убив человека, он, к своему удивлению, вовсе не почувствовал ужаса содеянного. При виде поверженного противника его захлестнула волна упоительного восторга, настолько сильного, что легко заглушила мучительные укоры совести. Антип чувствовал себя не убийцей, а всесильным повелителем жизни и смерти. Ощущение это было удивительно приятным, но одновременно и странным образом пугающим.
Однако времени на обстоятельный анализ собственных душевных переживаний у Антипа не было. Торопливо разбросав в стороны сваленные кучей мешки и сумки, он отыскал среди прочей поклажи свой меч и, схватив его левой рукой поперек ножен, подбежал к выходу из палатки. Осторожно отведя ножом в сторону матерчатый полог, он выглянул наружу и увидел, как в круг света, отбрасываемый костром, влетел Волк. Сбив на лету одного янычара, зверь стремительно развернулся и, подпрыгнув, вцепился зубами в шею другого. Кто-то из стоявших в стороне янычар, взмахнув саблей, наотмашь ударил ею Волка. Умный зверь попытался увернуться, но сабля все же достала его. Антип готов был поклясться, что услышал металлический лязг, когда острие янычарской сабли рубануло Волка поперек лба. Даже не взвизгнув, Волк бросился на обидчика. Зверь оказался проворнее человека – его челюсти сомкнулись на запястье янычара, заставив его вскрикнуть от боли и выронить саблю.
И все же Волку пришлось бы туго, не присоединись к сражению Хорн. Обойдя сзади пятившихся от Волка янычар, Хорн ударил одного из них рукояткой меча по затылку и, молниеносно развернув меч в руке, приставил его лезвие к горлу другого янычара, которому не оставалось ничего, как только бросить свою саблю на землю и поднять руки вверх.