Ему снилось, как он тихонько поднялся с постели, свернув одеяло и подушку так, чтоб было похоже на спящего человека, схватил кинжал и выбрался за окно, на узкий карниз. Как ждал, затаив дыхание и прилепившись к стене, что сейчас они переворошат постель, высунутся в окно и найдут его там. Как смотрел на мощеный камнем двор с высоты третьего этажа и думал, кто первый найдет его внизу, с переломанными ногами: мессир алхимик, Берто или убийцы?
Тогда, в четырнадцать лет, он не мог зажечь даже трут без огнива, не то что доски под ногами убийц. Тогда он вообще не был уверен в том, что у него будет фамильный дар Альба. И сейчас, во сне, он тщетно пытался дотянуться до своего огня, точно зная, что если не дотянется, не остановит убийц — они доберутся до него.
От старания и страха он покрылся ледяным потом, руки заскользили по камню, в носу засвербело… нет, господи, только не чихнуть!..
Он чихнул.
И тут же тихие шаги загрохотали к окну, за ним, и Тоньо замахнулся кинжалом, чтобы ударить первого же — и потерял равновесие…
Третий этаж.
Мощеный двор.
Я падаю?..
Будь ты проклят, Фердинандо!
Он упал и проснулся. Дома, в Саламанке. Полугодом позже. Проснулся от запаха дыма и панических воплей — в доме, где он снимал комнаты, начался пожар. Внизу, на первом этаже. И снова был ужас неминуемой смерти, тем более страшной, что его убивал огонь — тот самый огонь, что должен был повиноваться ему, служить и защищать.
И снова он тянулся и звал, не получая ответа. Снова проклинал Фердинандо, задыхаясь в дыму и прыгая все из того же окна в тот же двор…
Снова просыпался — за миг до следующего убийства.
Он прожил их все. Все одиннадцать покушений. Убийцы, пожар, яд, грабители на ночной улице, внезапная дуэль с опытным бретером, гадюка в его постели, разъяренные братья «опозоренной» им донны, снова убийцы…
Да когда ж это кончится? Что я сделал тебе, брат Фердинандо? Остановись же, прекрати! Господи, почему ты не остановишь его? Прошу тебя, Господи!..
Тоньо снова проснулся. В своей каюте на «Санта-Маргарите», которую он делил с еще тремя лейтенантами.
В холодном поту. С ощущением, что его услышали.
Это было очень странно. Запах грозы, гулкая пустота и словно бы отклик его шагам, его дыханию — со всех сторон, как эхо в соборе.
Стараясь не разбудить соседей, Тоньо накинул камзол поверх исподней рубахи и босиком вышел на палубу, остановился у борта, держась за леер. Где-то вдали, на берегу, сияли отсветы молний, и до «Санта-Маргариты» доносились отзвуки грома. Воздух пах приближающейся грозой, бездонно — черное море волновалось и пенилось редкими бурунами, раскачивая судно.
— Шторма не будет, дон Альварес, — совсем тихо сказал рядом кто-то… ну да, дон Карлос, второй канонир. — Вам точно ничего не нужно?
— Спасибо, дон Карлос. Просто воздух, в каюте духота. Господь испытывает нас.
— Господь знает, что делает, дон Альварес, — так же тихо сказал Карлос и перекрестился. — Все мы в воле его.
— Ты не боишься колдовства. Почему?
Рядом пожали плечами.
— Потому что верю Господу. Если он дал вам это, значит, так нужно Ему.
— Господь знает, что делает, — повторил за ним Тоньо, пробуя эти слова на вкус.
Да. Именно так. Это и есть смирение — признавать за Господом право делать то, что он считает нужным, и принимать все его дары, даже те, которых не понимаешь и которые не нравятся. Отец Кристобаль сказал бы именно так. И отец Кристобаль принимает. Наверное, это и есть мудрость — не протестовать против того, что не можешь изменить, а искать другие пути решения. Там, где ты можешь изменить условия задачи. Добавить еще одно, меняющее все в корне.
— Прекрасная ночь, дон Альварес, не правда ли?
— Действительно, прекрасная, — улыбнулся Тоньо. — Благодарю вас, дон Карлос, вы мне очень помогли.
Рядом тоже улыбнулись. В такую ночь не важно, кто тут сын герцога, а кто — сын нищего идальго. В такую ночь важно, что кто-то стоит рядом с тобой и верит в тебя.
Гроза на берегу отгремела, так и не добравшись до «Санта-Маргариты», и Тоньо ушел спать. На сей раз — спокойно, без сновидений. И проснулся, совершенно точно зная, как остаться в живых и не позволить своему огню завладеть собой.
Простое, идеально простое решение! Стоило только изменить одно единственное условие задачи: допущение, что он никуда не денется с корабля.
Денется, еще как денется. И это не будет дезертирством, даже не мечтайте, капитан Родригес!
К следующему полудню, когда до Тарагона оставалось не более двадцати миль пути, на «Санта-Маргарите» началась тихая паника. Лейтенант Альварес заболел какой-то ужасной болезнью, вызывающей кашель, лихорадку, рвоту, воспаление глаз и красную сыпь на коже. Мало того, его соседи по каюте тоже начали кашлять и почувствовали себя дурно.
Капитан Родригес злился, требовал от корабельного лекаря немедленного излечения или хотя бы лекарства, чтобы болезнь не расползалась дальше.
Разумеется, тщетно. Болезнь пока остановилась на трех лейтенантах, но то и дело кто-то из матросов начинал кашлять и прибегал к тому же лекарю в панике.
В час пополудни, когда показался Тарагон, в каюту к Тоньо заявился капитан Родригес, зажимающий нос надушенным платочком. Он оглядел страждущих лейтенантов и суетящегося с тазиком помощника лекаря, выругался и пообещал посадить смутьянов в карцер.
— Лучше уходите, капитан, — слабым голосом отозвался Тоньо. — Может быть вы еще не заразились… простите меня, брат мой…
И надрывно закашлялся. Ему тут же отозвался второй лейтенант со своего ложа. И третий. Четвертым закашлялся капитан.
На него тут же замахал руками лекарь: уходите, не рискуйте вашим бесценным здоровьем!
Еще через полчаса всех трех лейтенантов вместе с помощником лекаря, который тоже начал кашлять, паниковать и покрываться сыпью, выставили с «Санта-Маргариты» на шлюпке. Сопровождать их вызвался дон Карлос, под предлогом того, что он вчера весь день провел с доном Альваресом и наверняка тоже заразился.
В доказательство он тоже закашлялся. Очень убедительно.
Капитан Родригес напоследок смерил Тоньо ненавидящим взглядом и тихо пожелал сдохнуть в муках. Увы, приложить к этому руку он уже не мог, как и оставить Тоньо на корабле. Командой овладела паника, там и тут слышалось про чуму, холеру, моровое поветрие и Господню кару, а в воздухе витал отчетливый запах бунта. Кому хочется плыть на обреченном корабле? Пусть лучше больные отправляются в город, там есть лекари с лекарствами, там есть чудодейственные мощи святой Теклы в соборе… вот и корабельный лекарь говорит, что нет лучше средства от этой страшной лихорадки, чем молебен и заступничество святой.