Или он, наивный семинарист, слишком мало знает о жизни в этих местах? Да что там – ни черта он не знает. А после увиденного сегодня вообще ничего знать не хочется. Хочется уснуть – и проснуться в тихой семинарской келье, в окружении любимых книг. И что только толкнуло бывшего школяра в эти странствия?
– За что их, а? – хрипло спросил Книжник. – За что из всех?..
– Думаешь, мне отсюда лучше было видно? – отозвался косматый.
– Да, точно – ты же здесь отсиделся… – Книжник сбивчиво описал увиденное, причем в описательной части тошнотворный ком снова и снова подкатывал к горлу. Проклятье – так можно и кишки вытошнить!
Выслушав парня, косматый помрачнел. Сказал неохотно:
– Похоже, это беженцы из Пиллау. Там территории, подконтрольные Вольным, и люди на них по законам Кэпа живут. Если и не совсем рабы, то вроде как… – он замялся.
– Крепостные? – подсказал Книжник.
– Вот-вот. За право жить на территории Вольных они работают на Вольных или платят дань – едой, золотом и железом. А кто просрочил – у того, сам понимаешь, проблемы. Но долги имеют свойство накапливаться, и когда уже никак не расплатиться – некоторые пытаются убежать. А убежать оттуда лишь по морю можно.
– И куда же им бежать, если, как ты говоришь, бежать некуда?
– А кто об этом думает, когда тебе грозит «оригами» от Кэпа?
Книжник молча кивнул. Аргумент, конечно, убойный.
– Некоторым везет, – продолжал косматый. – Если их принимают под чужими именами в общины Кенигсберга. Тоже своего рода рабство, только чуть менее тяжкое. Но большая часть беглецов просто гибнет. Кто-то тонет в пути. А кто-то попадает в руки Кэпа и его людей.
– Лучше бы эти несчастные утонули.
– Э, нет, брат. По здешним поверьям, морская пучина – это Ад, как он есть. А утонуть – все равно, что обречь себя на вечные муки. А уж тот, кто сам утопился, – тот будет проклят во веки веков. Так что стать «журавликом» в лапах Кэпа – для многих не самая страшная участь.
– Ты так говоришь, будто сам в эти поверья не особо-то веришь.
– Ну, тот, кто отравлен знаниями, плохо дружит с поверьями. Ты же сам все про меня понял: я знаком с древними книгами, и не только с книгами – есть ведь и другие носители информации… Иногда я жалею о том, что вообразил себя умнее прочих – хочется про все забыть, положиться на высшие силы. Но это слабость, а я не могу позволить себе роскошь быть слабым.
Узник все говорил, и Книжник видел, как тот превращается в совершенно другого человека, которому не место за грязной решеткой. Наверное, у него были причины скрывать свою личность. Может, он просто не верил Книжнику. Неужто считает его «подсадным», шпионом, посланным выведать у сидельца некие тайны?
– Никак не пойму – кто же ты такой? – спросил Книжник. – Откуда у тебя доступ к книгам? Что же, у вас библиотеки имеются, школы? Да и само желание читать – оно ведь не у каждого есть!
– Это ты в точку попал – не у каждого. Да каждому и не нужно. К чему мозги, когда важнее мышцы? А школы… – косматый невесело усмехнулся. – Боюсь, тебя просто не поймут – что такое школа и на черта она нужна? Читать умеют единицы, да и то, знания передаются от наставника к ученику, как у бонус к мастерству владения оружием. Все, что не имеет прикладного значения, – все это ненужно и вредно.
В словах Косматого звучала досада. В другое время семинарист с удовольствием бы обсудил проблемы образования и науки, но странно было вести такую беседу через прутья решетки. К тому же косматого оборвал какой-то новый звук, донесшийся откуда-то из-за клетки с беспокойными, похожими на гиен тварями. Странный звук, неуместный. Он не мог принадлежать ни одному из этих уродливых мутов.
Детский плач. Книжник сначала подумал, что ему померещилось. Потом вспомнился приказ Балабола – детей посадить в клетки.
– Ты слышишь? – подняв руку проговорил парень.
– Слышу, – отозвался косматый. – Лучше бы их прикончили сразу.
Книжника передернуло. Он привык, вроде бы, к жестокости этих суровых мест, но не ждал такого из уст своего разумного собеседника.
– Как ты можешь? – проговорил Книжник. – Они же совсем маленькие!
– Пока ты мал – и беда для тебя не так велика. Горе растет, как снежный ком, превращаясь в проклятье взрослого. Не лучше ли оборвать мучения, пока не осознал всего ужаса бытия? Стоит ли жить дальше со зрелищем убитых у тебя на глазах родных?
– Стоит, – глухо отозвался Книжник. – Каждая жизнь имеет значение для человечества, которое только-только начало выкарабкиваться из бездны. И никакой ужас, никакое зверство не остановит возрождение – главное, не опускать руки.
– Ты все еще веришь в человечество?
– Я верю в себя и своих друзей. Если даже у человечества не хватит сил – мы все равно не опустим руки.
– Похвальный оптимизм, – несколько натянуто проговорил косматый. – Давно не встречал подобного отношения к жизни. Честно говоря, никогда. Может, и не выдумываешь ты ничего, может, и вправду есть этот сказочный Кремль, откуда придет к нам спасение?
– Хочу тебя успокоить, – мрачно отозвался Книжник. – Таких, как я, и в Кремле немного. Меня больше волнует, что эти мерзавцы с детьми собираются делать?
– А что с детей взять? Как обычно: кого на воспитание возьмут – янычаров себе растить станут. Из кого-то смешных уродцев сделают – себе на потеху да на продажу в какие-нибудь притоны. Кого на органы разберут, а кого продадут Алхимику – тот за такой материал хорошо платит.
Слушая все это, Книжник обмер. Он не понимал, правду ли говорит косматый, или это у него такие корявые шутки?
– Кто материал – дети?! Живые дети?
– Ты словно с луны свалился, малый. Дети, когда свои – тогда и дети. А чужие – это всего лишь пища и расходный материал. Да лишние рты, которые способны разорить и довести до голода любую группировку, как паразиты, объедающие ее изнутри.
– Ты это серьезно? У вас и вправду так принято считать?
– Это у Вольных так принято считать. Ведь мы про них говорим, верно?
– Это хорошо, что ты уточнил, а не то я уж подумал, что вы совсем здесь озверели.
– Хочешь сказать, у вас в Кремле иначе считают? Что чужие дети для вас – не внедренные агенты врага, лишь ждущие, чтобы вырасти, обрести силы – и ударить изнутри? Когда-то я читал про львов – были на Земле такие хищники. Приходя в чужой прайд, они первым делом убивали детенышей от других львов – в своей семье он готов был терпеть лишь собственное потомство. Согласись, это имеет смысл – для продвижения собственного генофонда.
Книжник открыл было рот, чтобы ответить категорично и резко. Но вдруг осознал, что его ответ не так очевиден. Кремлевские редко принимали к себе чужаков – просто потому, что чужаков практически не было. Кремль – словно подводная лодка, всплывшая в центре разрушенной Москвы после двухсот лет забвения, автономная и самодостаточная. И только недавно Кремлевские пошли на небывалый для себя шаг – приняли под свое покровительство целый народ. Точнее, то, что от него осталось, – женщин и детей вестов, из числа которых происходил и Зигфрид. И хотя Зиг проявил себя лучшим союзником Кремля, другом, боевым товарищем и практически кровным братом Книжника, он все же изначально был врагом, сыном и внуком врага. Так уж повелось, что весты по самому факту своего происхождения изначально стали антагонистами кремлевских, и никакими заверениями дружбы былой вражды не перечеркнуть. И теперь, в надежном Форте по соседству с кремлевскими стенами, подрастает новое поколение вестов. Они, вроде бы, должны испытывать благодарность к спасителям. Но всегда ли благодарность настолько свойственна человеку? Говорят, были такие птицы – кукушки, что подкидывали свои яйца в чужие гнезда. И когда вылупившийся и выкормленный чужой матерью кукушонок вырастал – он с легкостью убивал «братьев и сестер», выталкивая их из гнезда. Не получится ли так с вестами – прирожденными воинами и бескомпромиссными гордецами? Не станет ли для них благодарность слишком тяжелой ношей? Не вонзят ли они меч в спины спасителям? Ведь Зигфрид, пусть даже самый благородный и верный слову воин, не может отвечать за всех детей своего племени.