– Такое старье? – возмутилась Виола, брезгливо разглядывая поднос. – А где тот симпатичный бамбуковый, мой подарок?
– Этот мне дорог как память, – решительно сказал Тедди и понес чай в сад, где отдыхали грузчики.
Те откинули борт кузова и курили, наслаждаясь последним солнцем; чаю они обрадовались.
Медленно, как просыпающийся кот, Санни открыл глаза и спросил:
– А мне? В самый раз бы чего-нибудь хлебнуть.
Тедди подозревал, что такой эгоцентризм Санни унаследовал от родителей. И Виола, и Доминик всегда ставили свои желания на первое место. Доминик даже умер как эгоист. Их сына пришлось долго уламывать, чтобы он учился прочно стоять на ногах и осознавать свое место в этом мире, где существуют и другие люди, а не он один.
– Чайник на кухне, – сказал ему Тедди.
– Да неужели? – саркастически отозвался Санни.
– Оставь этот тон, – одернула Виола (твой же собственный тон, отметил Тедди).
Воинственно сложив руки, она гневно смотрела в окно на грузчиков.
– Нет, ты только посмотри: бездельники, распивают чай, да еще денег хотят.
Насколько помнил Тедди, даже при жизни Нэнси Виола терпеть не могла, когда другие наслаждались жизнью, словно от этого в мире что-то убывало, а не прибавлялось.
– Помнится мне, ты всю жизнь была на стороне рабочих, – мягко сказал Тедди. – Да и вообще, я им плачу из своего кармана. Они славные ребята; пускай минут десять передохнут и за мои деньги попьют чайку.
– Ладно, я возвращаюсь к нескончаемой разборке этого хлама. Ты хоть знаешь, сколько у тебя стекла? Я пока что насчитала восемь коньячных рюмок. С каких пор тебе требуется восемь коньячных рюмок? Будь уверен, на новом месте они тебе не понадобятся, – наседала она.
Ее слова прозвучали намеком на переселение в загробный мир, а не в социальный дом, хотя Тедди предполагал, что это примерно одно и то же.
– Вероятность того, что у тебя в новой квартире соберутся восемь человек и все одновременно потребуют коньяка, микроскопически мала, – не унималась Виола.
А что, подумал Тедди, можно будет организовать некое подобие суаре с дегустацией коньяка – на восемь персон, разумеется. И нащелкать фотографий, чтобы утереть нос Виоле.
– Ладно хоть собаки у тебя нет, а то и от нее пришлось бы избавиться, – сказала дочь.
– «Избавиться»?
– На новом месте животных держать нельзя. Пришлось бы ее отдать.
– Ты бы ее к себе взяла.
– Ну нет, это исключено: у меня же кошки.
Какого лешего они взялись обсуждать воображаемую, несуществующую собаку? – спросил себя Тедди.
– А что Тинкер сдох – оно и к лучшему, – продолжала Виола, порой чудовищно бессердечная.
Раньше Тедди об этом не задумывался, но сейчас понял, что Тинкер был его последней собакой. Наверное, раньше он предполагал, что заведет следующую, только не щенка (щенок отнимает слишком много сил), а взрослую собаку, либо от других владельцев, либо из приюта. Коротали бы вместе свои последние деньки. Тинкер умер три года назад. От рака. Ветеринара вызвали на дом, чтобы усыпить беднягу, не подвергая неизбежным мучениям. Хороший был пес, лисогон, все понимал. Когда ветеринар делал Тинкеру инъекцию, Тедди крепко обнимал своего любимца, глядя ему прямо в глаза, пока в них не угасла жизнь. То же самое Тедди когда-то сделал для человека. Для своего друга.
– А я любил Тинкера, дедушка Тед, – неожиданно вклинился Санни, в котором вдруг проснулся шестилетний сорванец. – Мне его не хватает.
– Знаю, знаю. Мне тоже. – Тедди погладил внука по плечу. – Налить тебе чайку, Санни?
– А мне? Или меня здесь уже не замечают? – фальшиво защебетала Виола, привычно изображая счастливое семейное единение. («Семья, у которой не функции, а сплошные дисфункции», – говорила Берти.)
– Еще как замечают, – ответил ей Тедди.
Этот дом в Йорке принадлежал им с шестидесятого года. После «Мышкиной Норки» была ферма в Эйсвике, где прошло раннее детство Виолы. Переезд из сельской местности в Йорк стал для Тедди ударом, но впоследствии на него обрушились куда более тяжелые удары, и он свыкся с Йорком, а потом даже прикипел к этому городу.
Дом, примыкающий стеной к соседнему, стоял в предместье и ничем не отличался от тысяч других по всей стране: наружная штукатурка с гравием, намеки на фахверк, в эркерах – оконные переплеты с мелкими ячейками, приличных размеров палисадник и задний двор. В этом доме прошла половина (несомненно, худшая) детства Виолы, но дочь всегда давала понять, что ни в грош не ставит это жилище. В угрюмом переходном возрасте она закусила удила и старалась как можно реже бывать дома («скукота», «мещанство», «клетушки» и так далее). Когда она уехала учиться, в доме будто развеялся глубокий мрак. Тедди понимал, что Виолу он потерял, но затруднялся точно сказать, как это произошло. («А ты никогда не думал, что дело было с точностью до наоборот? – сказала ему Берти. – Что, скорей всего, это она тебя потеряла?» – «Так не бывает», – ответил Тедди.)
Он готовился переселиться в «Фэннинг-Корт». «Размещение, уход». Такое описание больше подошло бы гостинице для собак или лошадей.
– Не говори глупостей, – одернула его Виола. – Там ты будешь под надежным присмотром.
Сколько он помнил, дочь всегда рассматривала его как досадную помеху. С годами будет только хуже, думалось ему. Виола взяла его измором, требуя переехать в такое место, где ему обеспечат «размещение и уход».
– Мне всего-то семьдесят девять, – упирался Тедди. – Я способен сам за собой ухаживать. Из ума пока не выжил.
– Вот именно, пока, – отвечала Виола. – Но раньше или позже это произойдет, и, скорее всего, раньше. По лестнице тебе подниматься тяжело, содержать в порядке сад – и подавно.
Сад, как ему казалось, он содержал в полном порядке, наняв себе помощника, который приходил раз в неделю и выполнял тяжелые работы, а летом еще и косил газоны. В дальнем конце двора высились плодовые деревья, а прежде Тедди даже вскапывал грядки. У него знатно росло все: картофель, горошек, морковь, лук, бобы, малина, черная смородина. Был парник для помидоров и огурцов. Тедди даже соорудил маленький курятник, а на протяжении нескольких лет еще и ставил ульи. Славное было времечко. Теперь, конечно, почти весь сад занимал газон с неприхотливыми кустарниками и цветами – в основном с розами. Летом у него по-прежнему пестрел душистый горошек, а к осени расцветали георгины, но теперь это давалось все тяжелее.
Расставаться с садом было невыносимо. Поселившись в этом доме, Тедди думал, что сад не сможет стать заменой сельской природе, но он ошибался. А что теперь станет заменой саду? Пара цветочных горшков на балконе, а то и ящик на подоконнике. У Тедди сжималось сердце.
Виола много лет талдычила про органические продукты и про здоровое питание, которое обеспечивает своим детям, но не слушала, когда он втолковывал, что она сама как раз и выросла на органических продуктах – «прямо с грядки». Откуда там органические продукты? – говорила она, как будто до нее никто не слыхивал про навоз и ручной труд. В детстве она не интересовалась пчелами, не желала кормить кур и бегать за яйцами, твердила, что страдает аллергией на цветочную пыльцу. Неужели это у нее не прошло?