Незадолго до своего переселения из «Фэннинг-Корта» в стационар домашнего ухода «Тополиный холм» Тедди, которому было далеко за девяносто (жизнь в неволе, как ни странно, продлила его дни), при помощи лупы прочел статью в газете «Телеграф». Там говорилось, что в Британии численность водяных полевок сократилась до четверти миллиона. Он даже рассердился и гневно высказался на эту тему за еженедельным утренним кофе, чем вызвал раздражение собеседников. «Их уничтожают норки, которые сбегают с ферм. Пожирают».
Две-три престарелые матроны, сидевшие тут же, в общей комнате отдыха, мрачно запахнули норковые манто, сберегаемые в пропахших нафталином пластмассовых шкафчиках «Фэннинг-Корта», и не выразили никакого сочувствия к безвинным водяным полевкам.
– А вдобавок, – не унимался Тедди, – мы уничтожили их естественную среду обитания – человек в этом весьма преуспел.
И так далее. Если бы обитатели «Фэннинг-Корта» проявили внимание (а многие демонстративно отвернулись), к концу этой лекции они получили бы исчерпывающие сведения о водяных полевках (а заодно и о таком животрепещущем предмете, как глобальное потепление).
За растворимым кофе с шоколадным печеньем крестовый поход Тедди в защиту мелких, неприметных млекопитающих не получил должного отклика. (Равно как и его нежность к простым ежикам и зайцам-русакам, «а когда вам в последний раз доводилось слышать кукушку?») «Тоже мне, юный натуралист», – процедил один из слушателей, бывший адвокат.
– Папа, что за дела, – приструнила его Виола, – ты здесь уже всех достал.
Не иначе как Толстый Диспетчер, Энн Скофилд, попросила Виолу «переговорить» с отцом о его «нервозной» манере поведения.
– Но мы за тридцать лет потеряли около девяноста процентов популяции этих млекопитающих, – указал он дочери. – Тут кто угодно занервничает. А представь, как чувствуют себя водяные полевки.
(«„Не знаешь, что у тебя есть, пока не потеряешь“, – сказала Берти. – Как говорится». Тедди никогда не слышал этой песни, но понял ее настрой.)
– Не глупи, – оборвала его Виола. – Я считаю, ты уже староват людей агитировать. – (Какая-то живность посмела вторгнуться в суровую дарвиновскую вселенную его дочери.) – Далась тебе эта экология. В твоем возрасте нервничать вредно.
Экология? – переспросил про себя Тедди. А вслух сказал:
– Природа. У нас говорили «природа».
В пору этого «мимолетного посещения» «Фэннинг-Корта» Виола уже договаривалась о переводе отца в стационар домашнего ухода и захватила с собой пачку рекламных листков. Пару дней назад Тедди упал, но почти не ушибся: просто ноги подогнулись, и он осел на пол, как сложенная гармошка.
– Жопа перевесила, – ворчливо сказал он подошедшей к нему Энн Скофилд (да, он оказался возле одного из красных шнуров, да, дернул).
– Кто это у нас так выражается? – упрекнула она его, словно хулиганистого мальчишку, хотя не далее как вчера он сам слышал, как смотрительница, не заметив его в прачечной, обратилась к упрямой дверце стиральной машины со словами: «Да открывайся же ты, засранка поганая!» Произнесенная с бирмингемским акцентом, ее брань почему-то прозвучала на редкость похабно.
С минимальной помощью Толстого Диспетчера («Это нарушение правил безопасности. Я обязана вызвать санитаров») он сумел встать на колени, а потом перебрался на диван и в целом не пострадал, если не считать пары синяков, но для Виолы это происшествие стало «неоспоримым доказательством», что отец «не способен себя обслуживать». В свое время она выдернула его из дому и отправила в «Фэннинг-Корт». А теперь пыталась запихнуть в какой-то «Тополиный холм». Тедди понимал, что она не успокоится, пока не вгонит его в гроб.
Дочь разложила веером принесенные листки, со значением поместив сверху рекламу «Тополиного холма», и сказала:
– Хотя бы посмотри.
Тедди окинул их беглым взглядом: фотографии счастливых, улыбающихся людей с пышными седыми шевелюрами – в жизни не подумаешь, вставил он, что кто-то из них трахнулся мозгами и ходит под себя.
– Как ты стал выражаться, просто кошмар, – чопорно заметила Виола. – Что с тобой происходит?
– Чую скорый конец, – ответил он. – Бунтарский дух проснулся.
– Не глупи. – В тот день она, по его наблюдениям, была одета с шиком. – Ладно, мне еще в другое место нужно успеть.
– В другое место?
Скрытная натура, Виола терпеть не могла объяснять. Как-то раз – дочь была еще подростком – Тедди столкнулся с ней на тротуаре: с компанией друзей Виола шла вдоль по улице и смотрела прямо сквозь него. Сын по имени Хью никогда бы так не поступил.
– В другое место? – повторил он, стараясь при помощи сарказма вытянуть из нее подробности.
– По одному из моих романов снимают кино. Меня боссы ждут.
Нарочито небрежный тон, каким она произнесла «кино» и «боссы», показывал, что она хочет изобразить равнодушие, но у нее это плохо получается. Второй ее роман, «Дети Адама», уже был экранизирован. Фильм получился слабый – британский. Виола приносила отцу DVD. Собственно, и книжка была далеко не шедевром. Но не мог же он сказать об этом вслух. «Очень хорошо», – сообщил он дочери.
– «Очень хорошо» – и только? – Виола нахмурилась.
Боже правый, подумалось ему, разве этого мало? Случись ему дописать начатую некогда книгу, он был бы счастлив услышать «очень хорошо». Как же она называлась? Что-то про сон и ровное дыхание – цитата из Китса (хотя бы автора вспомнил), но из какого стихотворения?
В голове собирались тучи. Наверное, Виола была права: наверное, пора сдаваться, занимать очередь в приемной у Всевышнего.
Героиней самого первого ее романа, «Воробьи на рассвете» (не заглавие, а тихий ужас!), стала «умная» (а точнее – невыносимо заносчивая) девушка, оставшаяся на попечении отца. Это явно была претензия на автобиографию, на некое послание ему от Виолы. Девушку постоянно обижали, а отец оставался бесчувственным солдафоном. Сильви никогда не усмотрела бы в этом «Искусство».
– По какому именно? – уточнил он, разгоняя тучи и собираясь с мыслями. – По какому роману снимают кино?
– «Окончание сумерек». – И, поймав его недоуменный взгляд, раздраженно добавила: – Про мать, которая в силу обстоятельств отказывается от своего ребенка. («Желаемое за действительное», – сказала Берти.)
Виола демонстративно посмотрела на массивные золотые часы («„Ролекс“. На самом деле неплохое вложение капитала»). Тедди не понял, что символизирует этот показной жест: ее деловитость или успешность. И то и другое, предположил он. В последнее время дочь выглядела как улучшенная копия самой себя: постройневшая, с аккуратной блондинистой прической десяти оттенков – такого он еще не видел. Никакой хны, никакой мешковатой одежды. Бархатные наряды с пайетками, служившие ей до зрелого возраста, куда-то делись; теперь она носила сшитые на заказ костюмы неброских цветов. «„Дети Адама“ изменили мою жизнь» – так говорилось в еженедельном женском журнале, оставленном кем-то в комнате отдыха: Тедди лениво перелистывал страницы в поиске заявленных на обложке рецептов («Простые и дешевые ужины»). «Виола Ромэйн, лауреат литературных премий, рассказывает об одном из своих ранних бестселлеров. „Никогда не поздно приступить к исполнению мечты“, – сказала нам Виола Ромэйн в этом эксклюзивном интервью». И далее в том же духе.