– Да потому, что мы оказались между поколениями, – сказала Нэнси. – Подожди, скоро настанет черед Виолы.
Виола стала единственной стрелой, которую они вслепую выпустили в сторону будущего, не представляя, где она приземлится. Им бы прицелиться получше, думал Тедди, наблюдая за дочерью (так и не вступившей в брак с Домиником, отцом ее детей), которая в ратуше Лидса наконец-то связала себя супружескими узами с Уилфом Ромэйном – такого провального брака свет не видел.
– Сдается мне, он выпивает? – осторожно спросил Тедди, когда Виола представила ему своего «нового молодого человека».
– Если это нападки, – сказала Виола, – а ты всю жизнь только и делаешь, что ко мне придираешься, – то можешь засунуть их себе туда, куда не попадает солнце.
Эх, Виола.
Когда Нэнси собралась в очередную поездку – прокатиться вместе с Милли в Озерный край, Тедди поклялся себе не уподобляться дешевому сыщику и не устраивать проверок. Со времени ее возвращения из Дорсета никаких именинных сюрпризов или семейных сборов не случилось, но это еще ничего не доказывало. Он с трудом удержался, чтобы не позвонить Милли на домашний номер, но его тревога, очевидно, передалась Виоле, которая в отсутствие Нэнси постоянно ныла: «Когда мамочка приедет?» Это давало ему веские основания, рассуждал он сам с собой, навести справки об «оскорбленной супруге».
– А, приветик, Тедди, – беззаботно пропела Милли. – Сто лет тебя не слышала.
– Ты, выходит, не поехала с Нэнси в Озерный край? – напрямик спросил он и внезапно разозлился.
Не без оснований, правда? Молчание слегка затянулось; потом Милли сказала:
– Я только что вошла. Провожала ее на поезд.
Как-никак она была актрисой, пусть и не слишком убедительной на сцене – не то что сейчас, подумал он. Какой смысл был Нэнси перед возвращением домой тащиться в Брайтон? Но Тедди не мог доказать, что она там побывала. Или не побывала. Он поймал себя на том, что прежде не знал мук ревности, но сейчас дешевый сыщик поднял свою уродливую голову и спросил:
– И как тебе Озерный край, Милли? Чем конкретно вы там занимались?
– Да как тебе сказать, – непринужденно бросила она. – Там же дом Вордсворта, одно, другое.
Неужели Милли не пересказала этот разговор Нэнси? Жена, конечно, пребывала в блаженном неведении относительно его подозрений, когда объявила о предстоящей поездке к Беа. (Интересно знать: все сестры состояли в заговоре? Даже добросердечная Герти, даже солидная, почтенная Уинни?)
Тедди сковало не долготерпением, а параличом. Он не мог спросить Нэнси, что происходит (хотя это был бы вполне очевидный шаг), потому что в ответ услышал бы либо ложь, либо одиозную правду. Вместо этого он «плелся» дальше (привязалось же к нему это словцо), хотя подозрения не отступали. Подобно криминалисту, он рассматривал все нюансы поведения жены. Была, к примеру, явная конспирация в такой сцене: он наткнулся на Нэнси в коридоре, когда она, прислонившись к узорчатым обоям, вполголоса болтала по телефону, но при его появлении тотчас же свернула разговор.
– Кто звонил? – с напускным равнодушием спросил он.
– Беа, посплетничать хотела, – ответила Нэнси.
Или вот еще: по утрам, прежде чем сесть на велосипед и вместе с дочкой отправиться в школу, она бегала к почтовому ящику. Ждешь письма? Нет, что ты.
Когда она помешивала соус или писала план урока, на лице у нее частенько появлялось озабоченное выражение, а взгляд устремлялся вдаль. «Извини, задумалась» или «Голова побаливает», говорила она; в последние месяцы ее донимала мигрень. При виде Виолы по ее лицу пробегала мимолетная мучительная тень. Разрывается между любовником и ребенком, предполагал Тедди. Предать мужа – само по себе гнусно, а предать ребенка – это вообще не лезет ни в какие ворота.
Он не верил, что она хочет увидеть Лондон или родную сестру. В его воображении, которое теперь пылало гневом, блудница-жена крутила шашни где-то поблизости – возможно даже, в убогой гостинице на Миклгейт. (Воспоминания военной поры. Местная девчонка. Постыдный разврат.)
После того как Нэнси уехала на вокзал Кингз-Кросс, Тедди позвонил Урсуле, чтобы выговориться, но в ответ услышал резкие, без тени сочувствия слова:
– Что за глупости, Тедди? Нэнси никогда тебе не изменит.
«И ты, Брут?» – подумал он; впервые в жизни сестра не оправдала его ожиданий.
Как и планировалось, в пятницу вечером распутница-жена второпях приехала домой на такси. Тедди видел, как она расплатилась с водителем и тот достал из багажника ее саквояж. С изможденным видом она брела по гравию к дверям дома. Не иначе как утомилась от любовных страстей или не могла оторваться от любовника.
Тедди распахнул дверь, когда Нэнси только искала в сумочке ключ.
– Ой, спасибо, – сказала она и, не глядя на него, прошагала в коридор. От нее несло табаком и еще алкоголем.
– Ты курила? – спросил Тедди.
– Еще не хватало. Конечно нет.
Значит, любовник курил и оставил на ней свой запах. Свой след.
– И выпивала. – Его захлестнуло отвращение.
– В вагоне было накурено, – безучастно сказала она, – а виски – да, позволила себе глоток в поезде. И что из этого? Извини, я жутко устала.
– Ну разумеется: музеи, выставки, – ядовито сказал Тедди.
– Что? – С непроницаемым выражением лица Нэнси опустила саквояж и в упор посмотрела на мужа.
– Я знаю, что происходит, – сказал он.
– И что же?
– Ты закрутила роман. Используешь эти вылазки как прикрытие.
– Вылазки?
– Ты, наверное, думаешь, что я туго соображаю. Несчастный Тедди в его накатанной колее.
– Накатанной колее?..
– Я знаю, чем ты занимаешься, – повторил он, раздражаясь оттого, что она не реагирует на его уколы.
Признайся она, что у нее действительно была интрижка, но теперь все кончено, – и он ее простит, великодушно решил Тедди. Но если она и дальше будет лгать, он, не ровен час, скажет ей нечто такое, что отрежет все пути назад («А знаешь, я никогда не был в тебя влюблен»).
Она отнюдь не исправила положения, когда молча отвернулась и ушла на кухню, где налила себе стакан воды из-под крана. Медленно выпив воду, она аккуратно поставила пустой стакан на сушилку.
– Я все знаю! – в ярости бросил он, стараясь все же не сорваться на крик: наверху спала Виола.
Нэнси смерила его тоскливым взглядом:
– Нет, Тедди. Не знаешь. Ничего ты не знаешь.
– Двадцать минут до цели, командир.
– Вас понял, штурман.
Они пропахались сквозь зенитный огонь прибрежных укреплений и, согласно плану полета над оккупированной территорией, сменили направление, прежде чем проникнуть в плотную зону прожекторов, окаймляющих Рур. На их пути было малооблачно, и им изредка удавалось различить внизу свет – это работал завод или где-то не соблюдалось затемнение. Во время полета над Голландией под ними часто вспыхивали лампы и фонари; Норман Бест, скромный бортинженер, вслух зачитывал морзянку от невидимых друзей внизу: точка-точка-точка-тире, «V» – пожелание победы. Это были традиционные знаки веры и поддержки.