– Шлась, тафай, – прошепелявил он, высвободив моментально распухшую губу.
Шурка отполз в сторону.
– Ты чего? – не понял он.
– Шего, шего, – передразнил Лера. – Ты мне на челюсть наступил.
Шурка не поверил. Пришлось ему дать пощупать распухшую губу.
– Я же не нарочно, – сказал он виновато. – Чего это шандарахнуло?
Лера поднялся на ноги и огляделся.
– А костёр где?
Действительно, костёр исчез. В непроницаемой темноте мальчишки могли только предполагать, в какой стороне он находился. Зато справа от них обнаружилось свечение множества зелёных глаз.
– Мама, – простонал Шурка и, не помня себя, вновь взлетел на ель.
Лера с не меньшей прытью последовал за другом.
– Чего это? – спросил дрожащим голоском Шурка, которого занесло едва ли не на самую верхушку ели.
– Террористы, – прошамкал Лера, сидевший несколько ниже, – или гнилушки. Тогда там болото. Они влагу любят.
– А если взрывом фрицев померших разбудило, и они теперь из-подо мхов выползают, – предположил в ужасе Шурка.
– Привидений не бывает, – уверенно заявил Лера. – Даже на кладбище.
– А кикиморы болотные, а кабаны?
Пошептавшись, друзья решили не рисковать и переждать остаток ночи на дереве. Шурка привязал себя к стволу отцовским ремнём. Лера за неимением такового, вытянул из ботинка шнурок. Связав его концы, он обхватил ель и продел кисти рук в свёрнутые петли-удавки. Таким образом, даже во сне шнурок не позволил бы ему разомкнуть объятья и сорваться вниз.
Шурке не спалось. Самые дикие мысли лезли в его посыпанную землёй и еловыми иголками голову. «Конечно, это гнилушки, – размышлял он. – Фашисты или кикиморы давно бы за нас взялись. А эти вон светятся и не шелохнутся». Внезапно внизу кто-то грозно заурчал. Шурка вздрогнул и прижался к ели ещё сильнее.
– Лерчик, – позвал он страшным шёпотом, – под нами кабан бродит.
– Спи, давай, – донёсся снизу сонный голос, – это у меня в животе бурчит с голодухи.
Припомнив о крестном знамении, которым ограждают себя бабушки от всякой нечисти, Шурка хотел было спросить, как им правильно осеняться. Но тут возле его уха кто-то тихонько пискнул. «Боже, – обмер он, – вот и кикиморы». Выждав немного, Шурка решил, что ему померещилось. Но едва шелохнулся, как опять раздался недовольный писк. «Нет, – вполне серьёзно испугался он, – это не кикиморы, это дух ели. Обиделся, наверное, что мы здесь расселись. Тяжело ему нас держать». Подумав так, Шурка, сквозь накатившую на него дрему, забормотал извинения, умолк на полуслове и уснул.
Разбудило его солнышко, которое только-только встало над землёй и брызнуло в лицо первым лучом. Осмотревшись, Шурка обнаружил в каком-то полуметре над собой стайку крохотных желтоголовых птиц. Нахохлившись, они сидели на ветке и спали, тесно прижавшись друг к другу. Невольно залюбовавшись, он неожиданно для себя протянул руку и взял крайнюю. Птичка затрепыхалась спросонья в его ладони, но Шурка держал крепко. Тогда птичка пискнула, и её товарки стремительно сорвались с ветки и исчезли в кронах соседних елей.
– Вот они, духи, – рассмеялся Шурка.
Лера с трудом открыл глаза, увидел свесившегося к нему сверху Шурку с птичкой и проснулся окончательно.
– Желтоголовый королёк, – определил он. – Шесть грамм весит. Самая маленькая птица в нашем лесу. А эта ещё меньше.
– Это почему же? – Шурка поднёс королька к лицу и поцеловал его в острый клювик.
Королёк возмущённо пискнул и, изловчившись, тюкнул Шурку в губу.
– Малюсенький, а гордый, – заключил тот.
– Птенец это, – пояснил Лера. – Видишь, у него ещё пёрышки серенькие.
– Отпусти, – посоветовал он. – Корольки – насекомоядные. Их трудно в клетке содержать.
– А нам всё лявно, – выпятив губу, засюсюкал Шурка, вновь намереваясь поцеловать птенца, – я ему червей накопаю, мух наловлю.
Лера только улыбнулся такому легкомыслию.
– Ему дождевые не пойдут, – сообщил он. – Придётся мучных червей разводить по специальной технологии. А ещё муравьиные яйца запасать. И не чуть-чуть, а помногу. Не то помрёт. Он на свободе, знаешь, сколько всяких козявок из-под коры вытягивает, мошёк по листьям собирает, комаров ловит. Ого-го!
Шурка задумался. По лицу его было видно, что отпускать добычу нечаянному птицелову не хочется.
– Ты же мне сам вчера говорил, – напомнил тогда Лера, – что птиц ловить нельзя. А сам чего. Он же не замерзал, как моя снегириха.
– Ладно, – вздохнул печально Шурка и нехотя разжал кулак.
Королёк тотчас выпорхнул. Отлетел на ближайшую ветку. Отряхнулся сердито, а после благодарно покосился на Леру. Пискнул и был таков.
В лесу к тому часу совершенно рассвело и солнце уже золотило траву. Друзья спустились наземь. На подгибающихся затёкших ногах они направились к дубу. Хозяин поляны оказался изрядно потрёпан. С одной стороны ветки на нём срезало, словно ножом. Другие висели перебитыми руками, будто лесного великана колесовали. А на месте костра зияла огромная воронка.
– Ничего себе! – почесал затылок Лера.
Они подошли ближе и под ногами у них захлюпало.
– Вода! – воскликнул Шурка, заглянув в воронку.
Конусообразная яма оказалась доверху заполненной кристально чистой водой. Сквозь её толщу было хорошо видно, как на самом дне бьёт, вздымая толчками песчинки, крохотный ключ.
– Слушай, – схватился за голову Лера, – мы костёр развели на бомбе или на снаряде? Вот оно и рвануло.
– А где же золотой корень? – всполошился Шурка. – Где гербарий?
– А пулемёт?
Принялись за поиски. Увы, от сумок, гербарных рамок, лопаток и военных трофеев даже следа не осталось.
– Да их на мелкие клочки порвало, – объявил Лера, найдя под дубом колесо от «максима». – Они же у самого костра лежали, когда ты от филина дёрнул.
– А ты не дёрнул? – обозлился Шурка.
– Ну, я тоже, – согласился Лера, – но ты – первый.
– А если бы я не побежал, – начал Шурка и запнулся, сообразив, что с ними могло произойти.
– Мама родная, – только и сказал он.
– Ёлки-палки! – ошеломлённо вытаращился на него Лера. – Нас бы тогда тоже в клочья…
– Вот тебе и высота под крестом, – совсем расстроился Шурка. – Из-за этих фашистов такой гербарий пропал.
– Ладно, всё лето ещё впереди, – взялся успокаивать его Лера. – У меня вон, какой пулемёт был – я же не переживаю. Зато мы родник откопали.
– Скорее оторвали, – невесело пошутил Шурка.
Меж тем, вода из переполненной воронки давно уж нашла ложбинку среди травы и струилась игристым ручейком прочь от растерзанной земли.