– А кто у вас плетенье покупает – Переверзев?
– Хе-хе, – усмехнулся Лозович. – Пан наш и так возьмёт. А покупают люди. Свои из сельца да из соседних деревень – лукошки и корзины берут, ловушки для зверья и птиц, рыбу ловить. А в городе, где я на подставного человека лавку открыл, и стулья, и столы, и этажерки, и диваны плетёные. А один купчина московский единожды заказал шкатулку в три этажа. Тонкая, я вам доложу, работа. Требуется, чтобы ни единой загогулины не выступало, ни единого зарезу не было.
– А подставной человек – это кто? – не понял Шурка.
– Который на своё имя дело открыл да на мои деньги моим же товаром и торгует, – пояснил Никифор Ворсанафьевич.
– Зачем?
– Я же тебе, князь, толкую, что не можно крепостному такое, – покачал головой Лозович. – Иначе пан всё как есть отберёт. Ведь мы его собственность, а значит, и любое наше дело его делом считается.
Солнце клонилось к закату, когда с улицы донёсся гул встревоженных голосов. Следом к ограде Лозовичей подошёл староста в сопровождении группы сельчан.
– Никифор! – крикнул он зычно. – Подь сюды! Дело имеется!
И когда Никифор Ворсанафьевич, и большая часть его семьи, а также Шурка, вышли на улицу, развернул лист бумаги.
– С сего дня, – прочитал староста, – имение, все прилегающие деревни, а також сельцо со всем населением переходят во владение графа Леркендорфа Лериана Антальевича.
– Ух, ты! – услышав это, выпучил глаза Шурка.
Заметив юного князя, староста снял шапку и отвесил вежливый поклон.
– Отныне, – продолжил он, – отменяется всякая барщина и вводится повсеместный оброк.
В толпе заволновались.
– А поскольку же оброку положено?
– По двенадцати рублёв в год! – объявил староста в полной тишине.
Кто-то охнул. Кто-то ругнулся. А какая-то баба запричитала истерично, с подвывом.
– Что ж это деется? – возмутился Лозович. – Самые сквалыжные паны и те оброку берут не более шести целковых. А нам выходит аж в два раза более?! Нешта ты, Родион, – обратился он к старосте, – не ведаешь, что нам такой повинности не осилить?
– Я-то ведаю, – покачал головой Родион, – да новый пан больно крут. Ничего слушать не желают – вынь да положь ему, и всё тут.
– По миру он нас с эдаким оброком пустит, – заговорили в толпе. – Быть голодному году.
Шурка протиснулся поближе к старосте.
– С чего это граф тут хозяином стал? – поинтересовался.
– Дык господин Переверзев всё вчистую проиграл, – пояснил Родион. – Купчую [59] на имя вашего товарища составили. Всё чин чином. А опосля взяли и застрелились. Фёкла Фенециановна отныне вдовица. Да, пожалуй, ещё и не ведает ни о чём. Не нашли её дворовые, сколь ни искали.
– А зачем же графу деньги понадобились? – спросил, наливаясь гневом, Шурка.
– Желают аглицкие машины купить – мануфактуры [60] открыть.
– Вот гад! – помахал кулаком Шурка и, не прощаясь, бросился через луга прямиком к помещичьей усадьбе.
Ворвавшись в гостиную, Шурка застал там весёлого Леру.
– Братан! – заорал тот, едва увидел Захарьева. – Представляешь?! Это всё моё!
И он раскинул руки, дико озираясь по сторонам.
– Ты что натворил? – подступил к нему Шурка.
– Да ничего особенного, – счастливо улыбался Лера. – Помещик проигрался в пух и прах! Купчую на меня составил, а сам закрылся в кабинете и пиф-паф себе в лоб. Ха! Ха!
Шурка смотрел на друга и не верил своим глазам, как будто бес, ранее сидевший в Переверзеве, переселился в Леру.
– И не жалко?
– Конечно, жалко. Он своими куриными мозгами весь кабинет испачкал, – цинично заявил Стопочкин.
– Да ты чего?! – опешил Шурка. – Он всё-таки человек.
– А чего его жалеть, – отмахнулся Лера. – Эксплуататор!
– А ты сам? – вспомнил Шурка. – Зачем в два раза оброк увеличил? Крестьяне из-за этого с голоду помрут.
– Не помрут, – пренебрежительно сплюнул на пол Лера. – Зато на эти деньги я в Европе машины закуплю, открою завод и будет у моих крестьян светлое будущее. Одену их, обую, накормлю, да ещё в школу отправлю учиться.
– А теперь им, значит, помирать?!
– Переживут. Раньше тоже не жировали. Попили с них кровушки Переверзевы. Давай, – хлопнул он Шурку по плечу, – закатимся в уездный город – попируем, а потом с Фёклой разберёмся – отправим её куда-нибудь на Соловки [61] .
Только тут Шурка вспомнил, что оставил помещицу в виде соляной статуи, и не на шутку встревожился. Что-то ему подсказывало, что и в парке может быть не всё в порядке.
– Ладно, – пообещал он грозно, – я ещё вернусь.
Предчувствие Захарьева не обмануло. Соляная статуя была на месте, но возле неё топталась неведомо откуда взявшаяся тут коза и с наслаждением слизывала любимое всеми парнокопытными лакомство.
– А ну пошла! – закричал на неё Шурка.
Коза, задрав хвост, ускакала в ближайшие заросли, а Шурка подошёл ближе, присмотрелся и схватился за голову. Сбоку на длиннополом платье Переверзевой противное животное вылизало глубокую впадину. Что делать? Недолго думая, он взял пригоршню влажной земли и замазал углубление. И лишь затем ткнул пальцем в помещицу. Мгновение – и перед ним вновь стояла живая и невредимая Фёкла Фенециановна.
– Ай! – всплеснула она руками, глядя на заходящее солнце. – Ведь вот токмо день был и солнышко высоко стояло, а уж закат. Как же вы такие фокусы способны делать? Вы, может, сами и есть граф Калиостро, ведь и имя у вас то же?
– Да что вы, – покосился Шурка на вылизанный козой подол и, убедившись, что с платьем всё в порядке, вздохнул с облегчением. – Какой из меня знаток магического искусства. Это всего-навсего невинная шутка.
– А всё-таки, – допытывалась помещица, – отчего солнце так быстро ушло за горизонт?
– Гипноз, – стал выдумывать на ходу Шурка. – Мы спим, а время идёт.
– Господи, – перекрестилась Переверзева, – вы, почитай, алхимик [62] .