И все-таки прежде чем умереть, годжийцу удалось подпортить наемникам праздник.
Вытащив в очередной раз старика из пожарища, Ярбор ухватил его за горло, поднял в воздух и стал орать ему в лицо проклятья. Тут-то жертва и нанесла своему истязателю коварный удар. Зашевелив губами, старик ответил что-то великану – лишь он один расслышал, что именно, – после чего поднатужился и… выплеснул на него струю жидкого дерьма! Оно сбежало у пленника по ногам, а затем потекло на Трескучего, заляпав ему штаны.
И прежде чем тот взревел от бешенства, зрители увидели, как обожженное лицо старика расплылось в победоносной улыбке.
Ярость, с которой Трескучий рубил фантериев, не шла ни в какое сравнение с той, что обуяла его сейчас. Швырнув пленника на землю, он начал топтать его своими подкованными сапогами. Старик вновь завопил, но на сей раз это продолжалось недолго. Вскоре ножища Ярбора опустилась ему на голову и с хрустом ее раздавила. Что великана отнюдь не успокоило. И он продолжил ломать жертве кости несмотря на то, что она была уже мертва.
Когда раньше я слышал о том, что кто-то где-то упал и разбился в лепешку, я знал, что это всего лишь красное словцо. И что на самом деле люди в лепешки не разбиваются. И вот сегодня я впервые в жизни увидел, как человека действительно размазали по земле. Трескучий с пеной у рта раздробил в теле годжийца, наверное, все кости до единой. Чьи обломки торчали из кровавого месива, в которое превратилась его плоть – ее и выдавленные наружу внутренности теперь можно было собирать лопатой.
Даже орудуя секирой, Ярбор не выдыхался так, как сейчас. И когда он наконец-то остановился, его грудь вздымалась, словно кузнечный мех, а пот лился с него ручьями.
Оглядев мутными глазами зрителей, у которых, естественно, хватило ума не смеяться над его обгаженными штанами, Трескучий остановил свой взор на ван Бьере. И наверняка опять завел бы свою надоевшую песню, останься у него на это силы. Но Ярбор смог лишь нацелить на кригарийца указательный палец – жест, который вкупе с перекошенной от злобы рожей гиганта был понятен безо всяких слов.
Вместо ответа Баррелий перевел взгляд на ярборовы штаны, нуждающиеся в срочной стирке, и покачал головой. Я испугался, как бы Трескучий не привлек к стирке меня, но он так не сделал – очевидно, вспомнил, что этими руками я буду потом варить для него еду. Так ничего и не сказав, он плюнул на останки старика, а затем развернулся и зашагал прочь, оставляя на снегу кровавые следы.
– И что сказал тебе сир Ульбах? – спросил я у ван Бьера после того, как он все же доложил полковнику об исчезновении Ринар.
– Сир Ульбах огорчен, но лезть в петлю из-за Ойлы он не собирается, – ответил Пивной Бочонок. – Прежде чем деревня загорелась, Гириус вытянул из Каридиса все нужные сведения. И теперь мы знаем точное место, куда нам идти. Это не слишком далеко отсюда – пара дней пути на юго-запад. Доводилось когда-нибудь слышать о Скорбящем лесе?
Я помотал головой.
– Дрянное место, – поморщился кригариец. – Большая горная долина, сплошь покрытая сухими деревьями. Когда там непогода, ветер гудит в их голых ветвях, и кажется, что над долиной стоит нескончаемый плач. Так вот туда-то нам и нужно.
– Фантерии, которых перебил Трескучий… Они поэтому поселились в Годжи и не остались в Скорбящем лесу охранять свои машины?
– И по этой, и по другим причинам. Я же говорю – дрянное место. Все, кто проезжает через ту долину, стараются долго там не задерживаться.
– А что теперь будет с Ойлой?
– Чего не знаю, того не знаю, парень. Отныне ее проблемы волнуют меня меньше всего на свете. Хотя, сказать по правде, я одобряю ее выбор. Нечего Ринар делать в наемниках – не для нее эта работа. Пускай лучше охотится на зайцев и куропаток, чем якшается с такими тварями, как Бурдюк, Трескучий или я. Да и тебя по большому счету это тоже касается. Ты обучен читать и писать. А стало быть, ты можешь найти в жизни более достойное занятие, чем проливать свою и чужую кровь за деньги.
– Ойла недавно говорила мне то же самое, – горестно вздохнул я.
– Да уж, в кои-то веки ты услышал от нее хоть что-то умное, – хмыкнул монах. – И хорошо, если вдобавок намотал это на ус. А впрочем, сомневаюсь, ведь усы-то у тебя еще не выросли…
– Не понимаю. – Я указал ван Бьеру на наемников, которых во время очередной остановки Аррод послал собирать дрова и складывать их в повозки. – Зачем они это делают? Ты же сказал, мы едем в высохший лес. А значит, дров в нем будет навалом, разве не так?
– Не так, – возразил Пивной Бочонок. – Все деревья там отравлены, почему они однажды и высохли. Если разожжешь из них костер, его дым может тебя убить. Зато у Вездесущих дрова из Скорбящего леса очень ценятся. Подбросил такое полешко тайком недругу в очаг, и никакие яды с кинжалами не нужны.
– И кто же отравил тамошние деревья?
– Гном, разумеется. Или его слуги. А кому еще кроме них под силу высушить целый лес? Да так, что он засох еще полвека назад, но до сих пор не обратился в труху. Это ведь Промонтория, не забыл? Местная земля изъедена пещерами как вейсарский сыр – дырами. Некоторые из них уходят на такую глубину, что подумать страшно. Говорят, по ним можно добраться аж до самих гномьих печей. Если, конечно, ты не сгоришь по дороге, тебя не сожрут гномьи отродья или ты сам не превратишься в одного из них. Но деревья в Скорбящем лесу только кажутся мертвыми. На самом деле их корни до сих пор сосут из земли яд. Сруби любое из них, и ты увидишь, что их сердцевина пропитана черной влагой, воняющей хуже подмышки дешевой канафирской шлюхи… Так что воду из источников в этом лесу тоже нельзя пить – кроме дров нам придется запастись и ею.
– А гномьи отродья? – испуганно поинтересовался я. – Они здесь водятся?
– Я же говорю: это Промонтория, парень, – повторил Пивной Бочонок. – Здесь отродья могут водиться повсюду. Но нынче они, я полагаю, кишат возле полей сражений – там для них накопилось много еды.
– Значит, в этом краю их все-таки нет?
– Да кто их знает. Но сегодня нам надо бояться не их, а других врагов – тех, кто поскачет сюда следом за нами. Как только весть о позавчерашней резне дойдет до ближайшего города, оттуда в Годжи сразу же примчится конница. Вряд ли, конечно, годжийцы знали, что прятали в Скорбящем лесу вставшие у них на постой солдаты. Однако мы не настолько неуловимы, чтобы нас нельзя было выследить по нашим следам.
У Баррелия был свой резон опасаться этого зловещего места, а я до дрожи в коленках боялся самого леса. Сходя с повозки облегчиться, я не мог отвести испуганного взора от гигантских уродливых скелетов, коими виделись мне здешние деревья. И ждал, что они вот-вот схватят меня своими длинными лапами-сучьями. Или пронзят насквозь острыми когтями-ветками. Или раззявят пасть-дупло с зубами-щепками и откусят мне голову. Или уволокут под землю ядовитыми щупальцами-корнями…
…Единственная польза, которая была от моего страха – он помогал мне очень быстро справить большую и малую нужду и не отстать от повозки.