Я ожидал узреть блеск клинков и услышать звон благородной стали, что воспевались в балладах о доблестных воителях. Но вместо этого опять стал свидетелем коварства, на которое был горазд ван Бьер, когда выходил в одиночку на смертный бой.
Мчась в атаку, он заставил братьев поверить, будто намерен перво-наперво сразиться с сильнейшим из них. Но когда его и Гиша разделяло всего три шага, он вдруг изменил направление бега. И, обогнул здорового противника, бросился к раненому.
Собираясь драться на подхвате у брата, Пек не ожидал, что Баррелий выберет его в качестве первой цели. И, отскочив с пути разогнавшегося врага, решил ткнуть его саблей в бок.
Но монах умел не только быстро бегать, но и быстро останавливаться. Так что финт Пеку не помог. Ван Бьер предугадал, куда он отскочит, и развернулся к нему лицом до того, как он нанес удар. А затем отбил мечом саблю Пека и тут же уколол его «эфимцем» в раненое плечо.
Новая вспышка боли заставила Пека попятиться. Выставив саблю вперед, он напомнил мне… меня, когда я отбивался в Скорбящем лесу от гаденыша-криджа. Вот только я после того боя остался жив, а Пеку в сражении с кригарийцем повезло куда меньше.
Точнее сказать, ему вообще не повезло. Едва он ослабил сопротивление, как сей же миг клинок Баррелия срубил ему наискось треть черепа вкупе с левым глазом.
Гиш подбежал к частично обезглавленному брату, когда тот еще стоял на ногах, и издал вопль отчаяния. От которого у меня мурашки побежали по коже, но монах не обратил на него внимания. Подскочив к Пеку до того, как тот упал, ван Бьер обхватил его свободной рукой за шею и прикрылся им как щитом.
Дальнейшее представляло собой не то кошмар наяву, не то надругательство над трупом, но только не честную схватку.
Бросившись к убийце брата, Гиш словно наткнулся на невидимую стену и остановился. Чтобы достать противника, ему надо было проткнуть тело Пека насквозь. Наверняка он осознавал, что брата уже не воскресить, и что его сабли не причинят вреда трупу. Но поскольку Пек умер буквально только что, Гиш не свыкся с этим и не мог переступить через эту грань. И, трясясь от переполнявшей его ярости, проорал ван Бьеру:
– Отпусти брата, мразь! Сейчас же! Дерись, как мужчина! Только ты и я! Ну же! Бейся со мной, трусливая тварь!
Кригариец молчал, продолжая укрываться за мертвецом. Гиш попытался обойти противника сначала с одного бока, потом с другого. Но каждый раз монах вовремя разворачивал свой щит, и наемник отдергивал саблю, дабы та не вонзились в тело Пека.
Продолжая изрыгать проклятия, Гиш кружил вокруг Баррелия, который упорно не желал скрещивать с ним клинки. Интересно, почему? Неужели кригариец считал Гиша настолько сильным воином, что боялся его даже после того, как зарубил его соратника-брата?
Впрочем, разгадка странной робости ван Бьера оказалась простой. Выждав, когда враг оказался между ним и стеной, он вдруг изо всех сил толкнул мертвого брата на живого. Гишу бы при этом взять и отскочить в сторону, но, видимо, в нем опять одержали верх братские чувства. Осознанно или нет, но он, не выпуская сабель, решил подхватить падающего на него Пека. Что и стало в конце концов его смертельной ошибкой.
Едва он поймал в объятья мертвеца, как его враг был уже рядом. Пронзить сразу двух человек «эфимцем» являлось трудно, поэтому Баррелий поступил иначе. Пока Гиш не опомнился, Баррелий просунул клинок Пеку под мышку и вогнал тот промеж гишевых ребер. А затем взялся кромсать вражью плоть, делая рану еще больше и кровавее.
Гиш так и упал, обнимая брата, как будто хотел попрощаться с ним перед смертью. А монах, выдернув меч из жертвы, тут же отскочил к стене. И замер, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам.
То, что никто не прибежал на шум, еще не означало, что братья нагрянули сюда без подмоги. Возможно, их соратники побоялись связываться с кригарийцем, но они еще могли выпустить ему в спину стрелу, если он утратит бдительность.
Однако время шло, тьма рассеивалась, а никого поблизости больше не наблюдалось. Зато в пещере замычала и задергалась пришедшая в себя Кривоносая. Если бы не затыкающая ей рот портянка, она подняла бы крик. А так она лишь выразительно указывала мне на кляп глазами – требовала, чтобы я избавил ее от этого. Но я лишь смотрел на Ширву исподлобья и, разумеется, не собирался ей помогать.
Выглянув наружу, Баррелий так и не встретил новую угрозу. После чего вернулся к нам и, привалив Ширву спиной к стене, грубо выдернул у нее изо рта портянку.
– Да ты в своем уме, кригариец?! – тут же заорала наемница. – Что это на тебя нашло? Неужто решил, будто я пришла тебя убить? Забыл что ли, какую дырку проделали во мне приятели Кадира, когда я от них убегала? Ну так наклонись и полюбуйся на нее еще раз, если у тебя короткая память!
– На сколько? – поинтересовался у нее Пивной Бочонок.
– Что – на сколько? – не поняла Кривоносая.
– На сколько выросла твоя доля после того, как ты согласилась прострелить себе ногу и поработать приманкой?
– Чего-о-о?! – возмутилась Ширва. – Какая еще доля, что ты мелешь? Я вчера потеряла даже ту долю, которую имела, ведь ее наверняка уже кто-то прикарманил! Э, да ты точно вконец рехнулся, раз несешь какой-то вздор!
Ничего не сказав на это, Баррелий ухватил ее за волосы и потащил к выходу из пещеры. А, дотащив, бросил Кривоносую рядом с двумя мертвецами.
Для Ширвы это стало неприятным сюрпризом. Ее глаза расширились от удивления, и она даже суетливо отползла от Гиша и Пека, хотя ей было не привыкать к виду крови и изрубленных тел.
– Ты убил обоих братьев! – воскликнула она. – Господи! Ты их убил! Гиша и Пека!
– Они пришли следом за тобой по кровавым отпечаткам, которые ты оставляла на стенах, – заметил Пивной Бочонок, оттирая с лица брызги вражеской крови. – Ты думала, я не замечу или замечу, но не придам этому значения. Как бы не так. Я все видел и пересадил вашу приманку на свой крючок. Не оглуши я тебя, ты накинулась бы на меня вместе с братьями, как только они до нас добрались. Или еще раньше перерезала мне глотку одним из своих ножей.
– Клянусь тебе, ты ошибаешься и порешь горячку! Вбил себе в голову какую-то ерунду и обвиняешь меня в том, чего я никогда бы не совершила!
– Это вряд ли. И дырка у тебя в ноге такая же фальшивая, как твои оправдания… Но я ни в чем тебя не обвиняю. Наоборот, уважаю: ты по-прежнему верна своим братьям. Ты пошла из-за них на риск, позволив себя покалечить, и это похвально. Но ты не умеешь притворяться. Твоя скорбь слишком искренняя, хотя, как ты сказала, вчера эти люди едва тебя не убили. Если так, зачем сожалеть об их гибели? Разве тебе не положено радоваться и плевать на их трупы?
– Значит, ты все-таки мне не веришь?
– Ты знаешь, что нет, – Ван Бьер помотал головой. – Извини.
– И что в таком случае… дальше? – Ширва нервозно сглотнула. – Как мы с тобой теперь расстанемся?