— Они крутые! — сказал оператор и взялся за раскрытую книжку, лежавшую у кассы. Книга называлась «Математическая теория наводнений».
Держа в одной руке гамбургеры, в другой — картонные стаканы с кофе, Жека направился к столику, за которым его дожидалась Настя.
— Я думала, ты сейчас начнешь всем этим жонглировать, — сказала она, когда Жека поставил все на стол.
— Могла бы и помочь, кстати, — заметил Жека.
— Извини. Мне жутко стыдно, — ответила Настя с серьезным лицом, но смеющимися глазами. — Я вымою посуду, договорились?
— Я взял два гамбургера на случай, если ты все-таки захочешь.
— Спасибо, ешь сам, — Настя сняла пластиковую крышку со стакана и сделала глоток. Как кошка зажмурилась от удовольствия. — Вкусный кофе.
Гамбургеры тоже были вполне приличные.
— Я тут чуть в аварию на перекрестке Московского и Обводного не попала, — поведала Настя. — Такие курицы ездят за рулем — ужас. Выперлась на встречку и мне же и сигналит, да еще показывает — мол, у меня ребенок в салоне. Уступай мне место!
Жека поморщился:
— Меня уже только то, как они себя называют — «мамочки» — выбешивает. Есть ведь хорошее слово — «мама». Мама рыла раму. А Мамочка — это беспризорник был такой в «Республике ШКИД», вороватый и одноглазый. Суки — тупые и страшные. Выполнили свою социальную функцию — все, можно не краситься, и ноги не брить. У нее же младенчик — такое «солнышко» и «рыбонька». А муж от этой коровы к шлюхам ходит из семейного бюджета, пока она в социальной сети фотки экскрементов своего «солнышка» выкладывает с комментами: «Вот, это мы сегодня покакали». И пишут это с ошибками. И задрали со своими колясками и детским питанием — только из Финляндии, а то «наш ре ничего другого не ест». Денек — другой бы не покормили — сразу бы хлеб стал черный жевать. Стерилизовать таких надо при наступлении половой зрелости, а то рожают не детей, а спиногрызов. И линейки у них в подписях на форуме: «Нашему Лисенку 5 лет 11 дней». «Наш брак заключен на небесах столько-то лет, столько-то зим». Мы раз с Гарфилдом и приятелем его Чучупакой забрались на такой форум, они крякнули его как настоящие Анонимусы, и мы поменяли все эти надписи, — Жека улыбнулся, вспомнив. — «Моей Анюточке 8 лет 5 месяцев 6 дней, а она все еще ссытся в постель». «Столько-то лет и месяцев моему шестипалому альбиносику Димуле. Ой, а него еще рога растут!». Не сказать, что сильно умно это было, но весело. Удовлетворили свои антисоциальные позывы…
— Смотрю, ты любишь детей, — засмеялась Настя. — И их мам.
— Не говори. Однажды я сброшу на город контрацептивную бомбу…
— И как, не стыдно за такие мысли?
— Да не особо, если уж по-честному… Интересно, а какой у тебя в жизни был поступок, за который до сих пор стыдно больше всего?
Настя хмыкнула и объявила:
— Великолепнейшее и новое пети-жё. По крайней мере такое, что однажды только и происходило на свете, да и то не удалось… Слушай, да так сходу и не сообразишь… Вот было однажды в институте, ехали с подругой в троллейбусе в толпе, жрали семечки, а рядом спиной к нам стоял мужик в куртке с капюшоном. Так мы ему туда всю шелуху выбросили.
— Ну-у-у… — протянул Жека, принимаясь за второй гамбургер. — За шелуху стыдно больше всего? Ерунда какая-то.
— А ты блеска требуешь? И чтобы стыдно было? — удивленно изогнула брови Настя. — Вот еще один. Тоже в транспорте случилось. Летом в автобусе еду вся такая на платье, сумочка в тон, босоножки, прическа. Мужики оборачиваются. И народу в автобусе немало так. Мне какой-то парень место уступил, я села — королева королевой. Тут автобус тряхнуло, в колдобину попал, и я как пукнула от неожиданности. Громко так, — Настя засмеялась. — Все вокруг ржут. Стыдоба. Вышла на первой же остановке и опоздала в кино… Или вот еще. Пришла в гости к молодому человеку, который за мной ухаживал. Нарядная, в новых туфлях. Ну, там ужин при свечах, вино. Сели на диван. Молодой человек говорит: «Дай свои ноги сюда». Типа, массаж ступней и все такое. Я кладу ноги ему на колени, смотрю — мама дорогая! — все ступни жутко-черного цвета, покрасились от новых туфель. Молодой человек даже руками прикасаться к ногам не стал, быстренько выпроводил меня — дела, мол, у него срочные объявились. Козлище!
Они еще посмеялись.
— А у меня был случай, — покачал головой Жека. — В конце школы ходил в секцию на волейбол, перед секцией заскочил к одной девушке — у нас с ней шуры-муры были. Потрахались по-быстрому. Я прихожу на волейбол, переодеваюсь в раздевалке, и вдруг пацаны начинают смеяться. Показывают на меня пальцем. Гляжу — а на мне трусы подруги, в цветочек. Перепутал, когда одевался. Стою в женских трусах — и, самое скверное, не снять. Пришлось секцию бросить… И еще было дело. Приехали в гости к подружке Фью. Поднапились там нормально, я бы даже сказал — нажрались. Легли в одной комнате, Фью с подружкой на диване, я — в кресло-кровати. Фью рассказывает, что ночью он просыпается и видит в лунном свете, как я встаю, подхожу к торшеру и в пьяной прострации мочусь под него как под дерево. Фью даже глаза закрыл, чтобы не ослепнуть, потому что ждал короткого замыкания со вспышкой, думал — меня током ударит. Обошлось. А утром мы все на кота свалили.
— Вот же перверты! Кот-то при чем?
Снова посмеялись. Жека откусил от второго гамбургера.
Настя посмотрела, как он жует, произнесла, решившись:
— Ладно… Может самой легче станет. Расскажу, какого поступка я стыжусь больше, чем остальных… Кстати, совсем недавно было, — она отвела взгляд в сторону.
Жека удивленно увидел, что у Насти залились краской щеки. Похоже, что сейчас будет не просто треп. Он заинтересованно наклонился к ней.
— Стою я возле «Сенной», жду знакомую. И как-то есть так вдруг захотелось. Отошла к ларьку, купила слойку. Жую ее, подбегает ко мне бродячая собака — здоровая клокастая дворняга. Посмотрела на меня таким грустным взглядом, что я подумала и отдала ей булку. Я-то себе еще смогу купить. А она — нет. Собака взяла слойку в пасть, вильнула хвостом, вроде как «спасибо» сказала, и отошла на два метра, стала есть. Тут к ней подскочил косматый растрепанный мужик. Пожилой, мочой от него пахнет, в обносках — бездомный вроде как. Начинает, матерясь, отбирать у нее остатки этой слойки. Собака опешила, выронила булку как ворона из басни, мужик схватил слойку — то, что от нее осталось — и в рот. Но выплюнул, потому что я его как ударила в живот и закричала: «Это не твое! Оставь, гад, собаке!» Меня аж заколотило. Все вокруг смотрят. Бомж согнулся пополам, хрипит — заехала я ему прилично. Собака убежала, слойку оставила. Я ее и растоптала, чтобы бродяге не досталась. Пришла в себя, когда клины сошли, вижу — знакомая мимо прошла, побоялась даже подходить ко мне. Хотела бомжу помочь подняться — а он такой грязный, фу. Извиниться перед ним тоже не смогла, во рту все пересохло и язык какой-то онемевший. Думаю, дам ему сто — двести рублей — а в кошельке только тысячные и копейк какие-то. Стою как дура над ним, не знаю, что делать. Так и ушла, блин. Как вспомню — со стыда сгораю, до сих пор… — Настя приложила ладони к щекам и, наконец, посмотрела на Жеку. — Что-то хочешь сказать?