В мансарде Джонатан приложил ухо к двери фрау Лоринг и услышал гнусный голос британского эксперта по военным вопросам – работало кабельное телевидение. Он постучался.
Фрау Лоринг была в домашнем халате покойного мужа, наброшенном поверх ночной рубашки. На плите кипел кофе. Шестьдесят лет, проведенных в Швейцарии, не испортили ни одного ее верхненемецкого взрывного согласного.
– Они совсем дети. Но – воюют, значит, мужчины, – сказала она с идеальным произношением своей матери, ставя чашку перед Джонатаном.
Эксперт-комментатор с фанатическим усердием передвигал игрушечных солдатиков в ящике с песком.
– Кто нынче в Башне? – спросила фрау Лоринг, прекрасно осведомленная обо всем и без собеседника.
– Да какой-то английский магнат со свитой. Роупер. Мистер Роупер и иже с ним. И еще одна дама, вдвое моложе его.
– Говорят, шикарная женщина.
– Не обратил внимания.
– И неиспорченная. Естественная.
– Знают, наверное, что говорят.
Фрау Лоринг внимательно посмотрела на него, как смотрела всегда, когда Джонатан разыгрывал безразличие. Казалось, она лучше знает его, чем он сам.
– Вы прямо горите сегодня. Улицу можно освещать. Что с вами творится?
– Просто снег идет.
– Как чудно, что русские теперь с нами. Разве нет?
– Это большой дипломатический успех.
– Это чудо, – поправила фрау Лоринг. – А в чудо как раз никто и не верит.
Она налила Джонатану кофе и усадила в его обычное кресло.
Телевизор был огромен – огромнее, чем любая война. Солдаты весело махали руками из бронетранспортеров. Все больше ракет летело прямехонько в цель. Шуршали гусеницы танков. Толпа радостно приветствовала президента Буша и не хотела его отпускать.
– Знаете, что я чувствую, когда смотрю на все это? – спросила фрау Лоринг.
– Еще нет, – сказал Джонатан вежливо. Но фрау Лоринг будто забыла, что хотела сказать.
А может быть, Джонатан просто не услышал, потому что прямолинейность фрау Лоринг невольно напомнила ему Софи. Радость удовлетворенной любви к ней забылась. Даже Луксор забылся. Он снова был в Каире. Финальная сцена трагедии.
* * *
Он стоял в пентхаузе Софи, одетый – не все ли равно, что на нем было? – в этот же смокинг, и египетский инспектор полиции с двумя помощниками в штатском глазели на него в той особенной тишине, которая берется взаймы у смерти. Кровь была повсюду, распространяя запах проржавевшего металла. Кровь на стенах, на потолке, на диване. Туалетный столик был как бы залит красным вином. Одежда, часы, гобелены, книги (французские, арабские, английские), золоченые зеркала, духи и косметика – все разбросано и разбито, словно гигантский ребенок метался здесь в истерическом припадке. Софи была почти незаметна посреди этого разгрома. Казалось, она пытается доползти до застекленной двери, открытой в цветущий белым цветом сад. В армейском справочнике по оказанию первой помощи такое положение называется исходным: голова лежит на вытянутой руке, нижняя часть тела накрыта стеганым одеялом, выше которого клочья блузы или пеньюара, цвета его уже не разберешь.
Полицейские без особого энтузиазма топтались вокруг. Один из них перегнулся через парапет на крыше, будто преступник мог быть на улице. Другой занимался дверцей встроенного в стену сейфа Софи, дергая ее туда-сюда и заставляя немилосердно скрипеть искореженные петли. «Почему у них черные портупеи? – удивляется Джонатан. – Они что, тоже ночные птицы?»
Из кухни кто-то говорил по телефону на арабском. Еще двое полицейских охраняли парадный вход, ведущий на лестничную клетку, где толпа совершавших морской круиз пассажиров первого класса, загоревших, в шелковых халатах, с негодованием взирала на своих конвоиров. Одетый в форму юноша с записной книжкой брал показания. Какой-то француз заявил, что должен вызвать своего адвоката.
– Наши гости этажом ниже пожаловались на шум, – сказал Джонатан инспектору.
И понял, что сделал тактическую ошибку. Совершено убийство, и объяснять причину своего присутствия здесь неуместно и нелепо.
– Вы были друзьями с этой женщиной? – спросил инспектор с сигаретой в зубах.
«Знает ли он о Луксоре?
А Хамид?»
Врать лучше всего глядя прямо в глаза и при этом говорить чуть свысока.
– Она пользовалась кое-какими услугами в отеле, – кинул в ответ Джонатан, все еще стараясь, чтобы голос звучал как можно естественнее. – Что случилось? Кто ее?..
Инспектор медленно и равнодушно пожал плечами. «Египетские власти ему не указ, – вспомнил Джонатан. – Они куплены Фрэдди и предпочитают не вмешиваться».
– У вас была с ней связь? – спросил инспектор.
«Он что, летел с нами на одном самолете? Следил за нами до дверей Чикаго-хауз? Прослушивал квартиру?»
Джонатан наконец взял себя в руки. Хладнокровие вернулось к нему. Чем опаснее становилась ситуация, тем больше он мог полагаться на свой характер. Он разыграл оскорбленную невинность.
– Если под связью вы понимаете чашечку кофе… У нее был телохранитель. Его нанимал мистер Хамид. Где этот телохранитель? Исчез? Может быть, это его рук дело.
На инспектора слова Джонатана не произвели впечатления.
– Хамид? Кто такой Хамид? Потрудитесь объяснить.
– Фрэдди Хамид. Младший из братьев Хамид.
Инспектор нахмурился, словно это имя было ему неприятно, или не имело отношения к делу, или ничего ему не говорило.
Один из помощников инспектора был совершенно лыс, другой – рыжеволос. Оба – в джинсах и кожаных куртках. Оба небриты. Оба внимательно слушали.
– О чем вы с ней говорили? О политике?
– О всякой чепухе.
– Точнее?
– Обсуждали меню. Слухи и сплетни. Моду. Мистер Хамид иногда брал ее с собой в яхт-клуб, здесь и в Александрии. Мы здоровались друг с другом. Махали ручкой.
– Эту женщину убили вы?
«Да, – сказал Джонатан сам себе. – Не в том смысле, как вы думаете, но, несомненно, ее убил я».
– Нет, – сказал он вслух.
Инспектор засунул большие пальцы за ремень. Брюки у него тоже были черные, а пуговицы и знаки отличия – золотые. Видно было, что ему очень нравится форма полицейского. Он не обращал внимания на помощника, который пытался что-то сказать ему.
– Она никогда не говорила вам, что ее хотят убить?
– Разумеется нет.
– Почему «разумеется»?
– Потому что я немедленно сообщил бы об этом вам.
– Хорошо. Вы свободны.
– Вы говорили с мистером Хамидом? Что вы собираетесь предпринять?
Инспектор взялся за козырек черной фуражки, стараясь придать своей гипотезе большую убедительность.