— Разве у вас сегодня в «Юнгмедельбунд» нет собрания? — спрашиваю, чтобы отвлечься от листовки. «Юнгмедельбунд» это как «Дойчес юнгфольк», только для девочек. Участие обязательное, исключений нет.
— Собрание днем, но если хочешь, я не пойду.
— Как это не пойдешь?
— Иногда я пропускаю собрания.
— И тебе не влетает?
— Влетает, но все не так страшно. Заставляют маршировать по двору, такая же тоска, как все эти упражнения и разговоры о материнстве. — Глянув на меня, Лиза корчит рожу. — Ску-ука. Мальчишкам везет, они играют в войну.
Наши ребята, и Ральф, и Мартин, наверняка как раз играют в военную игру, но меня не огорчает, что я пропускаю веселье. Все изменилось.
— Не хочу больше играть в войну. Хочу починить велик и покататься.
— Здорово придумал, — улыбается Лиза.
— Но на собрание лучше сходи. Не стоит нарываться ради меня.
— Ради тебя? Кто сказал, что ради тебя?
— Никто, я просто подумал…
— Шучу, — пихает меня локтем Лиза. — Конечно ради тебя.
— Ух.
— Смешной ты, Карл Фридман. Ну ты даешь. — Она с хохотом шлепает меня по руке, но стоит ей сделать шаг вперед, как я ловлю ее за рукав.
— Смотри, — говорю я пересохшим ртом. — Вон там, у дома герра Финкеля.
У магазина собралось человек пять-шесть. У тротуара стоит серый крытый фургончик, а рядом сияет на солнце «мерседес» инспектора Вольфа.
От этого зрелища в памяти всплывают вчерашние крики Стефана про гестапо, пытки и лагеря, откуда не возвращаются.
— Похоже, беда, — говорит Лиза.
Кожа на голове покрывается мурашками.
— Какая беда? — Мне не терпится узнать, но заранее страшно.
— Давай глянем.
Пока мы подходим, толпа у магазина растет. На улице уже стоит добрых человек двадцать. Среди незнакомцев я замечаю фрау Амзель, фрау Фогель и фрау Остер с корзинами в руках, и тут…
Мы замираем, едва завидев солдат СС.
Их двое, они стоят у входа. Высокие, зловещие, в черной форме, стоят на карауле, автоматы болтаются на ремнях. Лица каменные, глаза смотрят строго вперед.
— Как думаешь, герр Финкель пропал? — У Лизы дрожит голос.
— Я не… — И тут меня осеняет. Вчера после налета я заметил, как герр Финкель припрятал листовку. Может, нашлись другие глазастые люди. И на него донесли.
Бессознательно сую руку в карман, где прячется моя страшная тайна, моя листовка.
Стоит ее коснуться, как из магазина раздается голос. Солдаты СС покидают свой пост и ныряют внутрь.
По толпе зевак пробегает угрюмый гул, но тут из недр магазина долетает истошный крик.
Люди испуганно замирают, а мне становится страшно за герра Финкеля.
Еще один крик, резкий и злобный. Воцаряется тишина, и тут же ее нарушает грохот погрома. Что происходит внутри, с улицы не разглядеть, но от этих звуков кровь леденеет в жилах: звон бьющегося стекла, хруст посуды, треск дерева.
В этом шуме ухо еле разбирает старческие мольбы о пощаде.
Зеваки начинают отодвигаться от дома, будто в любой момент на тротуар вылетит оконное стекло. Или им страшно, что кошмар, творящийся в магазине, их тоже засосет. Вдруг шум смолкает.
Над людскими головами вновь пролетает тихий гул.
Двери распахиваются, и солдаты выводят на улицу герра Финкеля. Тот еле ковыляет, волоча правую ногу. Но стоит бедняге запнуться, как солдаты, подхватив его под руки, начинают орать.
— Шагай! Быстро! Тверже шаг! — командуют они.
Герр Финкель с поникшей головой пробует было выполнить приказ, но лишь падает на колени. Ненадолго замерев в этой печальной позе, старик оседает на бок, приложившись головой о тротуар.
— Вставай! — орут конвоиры. — Поднимайся!
Они грубо хватают бедолагу за руки, будто хотят выдрать их из суставов, и вздергивают его на ноги.
В этот миг я вижу, что с ним сотворили.
Левый глаз герра Финкеля заплыл, рот и нос сочатся кровью. Если приглядеться, на асфальте, там, где падал старик, заметны красные пятна.
— Они его избили, — потрясенно шепчет Лиза. — Избили в собственном магазине.
За спиной бедного герра Финкеля из мрака выплывает Вольф. На нем черный костюм, шляпа аккуратно сидит на голове, и я прямо чувствую запах лосьона. Стальные глаза изучают толпу.
— Магазин закрыт, — громко оповещает он собравшихся. — Все имущество конфисковано в пользу рейха.
Попытка нарушить этот приказ будет караться по закону.
Меня словно парализовало. Жутко наблюдать, как знакомого человека арестовывают и забирают из собственного дома. Я слышал о подобном, знал, что так бывает, но своими глазами никогда не видел. И всегда верил, что так поступают с кем надо, что жертва сама виновата. Но после вчерашних слов Стефана о людях, которых забирают за неправильные слова или даже мысли… Герр Финкель продавал людям шоколад. Чем он мог заслужить такое обращение? А с папой Лизы вышло что-то подобное?
Смотрю на свою подругу, та ошеломленно провожает глазами водителя, выскочившего открыть заднюю дверцу фургона. Замок глухо лязгает.
Краем глаза замечаю какое-то движение.
Обернувшись, вижу, как два паренька перебегают через дорогу к фургону. Они держатся вместе, один крутит головой туда-сюда, а другой достает из кармана вроде бы бумажный пакет. Быстренько откручивает крышку бензобака, высыпает туда содержимое пакета и завинчивает крышку назад. За считаные секунды ребята сделали свое дело и снова бегут через дорогу как ни в чем не бывало.
Разглядывать их некогда, потому что солдаты уже тащат герра Финкеля к фургону.
Старик, подняв голову, озирается, будто впервые попал сюда, будто не знает, где он и почему все лицо в синяках, а из носа течет кровь.
Одним глазом герр Финкель разглядывает собравшуюся толпу, людей, которых знает много лет. Но никто из них не поможет ему.
Нам всем слишком страшно.
— Увозите! — рявкает Вольф.
Солдаты забрасывают старика в фургон и захлопывают дверцу. Все. Герра Финкеля увезли.
Не могу поверить в случившееся. Нам тягостно здесь находиться, но и просто взять и уйти слишком тяжело, поэтому мы стоим, провожаем глазами машины, а солдаты тем временем заколачивают дверь в магазин досками.
Ребята на той стороне улицы выглядят разочарованными.
— Надо идти, — тихо говорю я Лизе, но та не реагирует.
У нее в лице ни кровинки. В распахнутых глазах стоят слезы. Она будто приросла к асфальту и не может отвести взгляд от того места, где недавно стоял фургон. Кажется, что она сейчас не здесь.