До полного выздоровления далеко, но начало положено.

Полчаса, как стихли сирены и грохот орудий. Наконец дед решает, что можно выйти из убежища.

— Странно, что не было взрывов, — говорит Стефан, карабкаясь по ступеням.

— Может, просто далеко? — говорю я, но сейчас мои мысли целиком занимает ожившая мама.

— Все равно было бы слышно, — продолжает размышлять Стефан. — Чушь какая-то.

— Давай выйдем на улицу и глянем, — предлагает дед.

— Думаешь, уже можно? — волнуется Ба.

— Думаю, да. Сирен ведь нет?

Я цепляюсь за маму, потому что отпустить ее пока не готов. Так вместе и выходим на Эшерштрассе.

Другие мужчины, женщины, дети тоже выходят на улицу, поднимают глаза и застывают с распахнутыми ртами. Люди стоят молча, словно призраки, и тишина пугает.

К такому нас жизнь не готовила.

Конфетти

Самолеты бросали совсем не бомбы.

Осветительные ракеты и лучи прожекторов выхватывают из темноты бумажное конфетти. Листовки кружат в воздухе, вьются, трепещут, планируют на землю. Ветер подхватывает их и вновь швыряет вверх. Бумага волшебным дождем сыплется на нас.

Листовки усеивают крыши, дорогу, тротуары. Ветер прижимает их к стеклам, лепит на машины, несет по улице, как мусор после карнавала.

В небесах столбы прожекторов ласкают свод облаков, рисуя сверкающие круги, сочащиеся кровавыми каплями осветительных ракет. Те, опускаясь на парашютах, шипят, словно падают в воду. Дьявольское, но по-своему изумительное зрелище, оно гипнотизирует и пугает.

От неба, где бумага пляшет в лучах света, невозможно отвести взгляд.

— Правда, здорово? — спрашивает голос сбоку.

Тру затекшую шею, а глаза нашаривают собеседника.

— Как большой праздник. — У Лизы такая же пижама, как у меня, и улыбка до ушей.

— Это что такое? Что вообще происходит?

Малышня гоняет конфетти по дороге, хохочет, поднимает бумажные вихри, швыряет белые листья в воздух, но родители спешат оттащить детей. Отобрав листовки, взрослые роняют их под ноги, будто бумага жжет пальцы.

— Это все враки, ужасные враки, — качает головой фрау Остер.

— Конечно, — подтверждает ее соседка, сочувственно гладя фрау Остер по руке. — Вашему мужу ничего не грозит.

— Похоже, герр Гитлер сильно их прижал, раз они выкидывают такие фортеля, — соглашается герр Финкель, скомкав листовку и швырнув под ноги. — Не переживайте, скоро мы разделаемся с этими русскими. Потом англичане поднимут белый флаг, и тогда ваш муж вернется домой.

— Им не обмануть нас этой чепухой. — Фрау Остер хватает маленького сына за руку и тащит домой.

Герр Финкель, проводив ее взглядом, поднимается к себе в квартиру над магазином. Однако, скрывшись из вида собравшейся толпы, подбирает листовку и, настороженно оглянувшись, прячет сложенную пополам бумагу в карман.

Пока я наблюдаю за герром Финкелем, ветер швыряет листовку мне под ноги. Пока я за ней нагибаюсь, герр Финкель успевает раствориться в темноте.

— Мама говорит, что это пропаганда. — Голос Лизы возвращает меня в реальность. — Чтобы мы не хотели войны.

Бумага у меня в руках — как двойная открытка, только тонкая. В красных отсветах догорающих осветительных ракет мерцает рисунок, и мне хочется понять, что так взбесило фрау Остер и почему герр Финкель сунул листовку в карман.

Листок трепещет на ветру, но фигуру на картинке сложно не узнать.

Фюрер, в фуражке, в длинном кожаном плаще и черных сапогах, выглядит очень стильно. Ладони сложены на уровне груди, будто он чему-то радуется.

У его ног навалены груды мертвых солдат в немецкой форме. Одни раскинули руки, другие скорчились. Трое мертвецов, те, что ближе всего к фюреру, лежат на спинах, у них распахнуты рты. Невидящие глаза вперились в вождя.

В небесах над головой фюрера сияют кроваво-красные слова:

— Прямо как на стене написано. — Лиза склоняется над листовкой, чтобы лучше видеть. Ее палец постукивает фюреру по голове. — Только глянь, кто у нас тут. Смотри, как улыбается.

Картинка приковывает мой взгляд.

— А что сзади? — толкает меня локтем Лиза, чтобы я перевернул бумагу. — Что пишут?

Девочка тесно прижимается ко мне, волосы у нее распущены, и ветер играет с ними. Локоны ласкают мое лицо. Щекотно. Отмахиваюсь рукой, чтобы не мешали читать.

— …брось.

— А? — Обернувшись, встречаюсь глазами со Стефаном.

— Брось, — цедит он, стиснув зубы. — Сейчас же.

Ба с дедом смотрят на меня. И мама. Все смотрят на меня.

— Брось, — повторяет Стефан и тянет руку, чтобы вырвать у меня листок. Бумага с треском вылетает из пальцев и падает на землю, где ее подхватывает ветер.

— Уй, — хмурюсь, наблюдая, как листок улетает вдаль по улице. — Ты чего это? Зачем…

— Могут увидеть, — отвечает брат, настороженно оглядываясь.

— Я только хотел прочитать, что пишут.

Лиза стоит позади меня и смотрит на Стефана. В ее взгляде читается благоговение. Как бы мне хотелось, чтобы она когда-нибудь так же посмотрела и на меня.

— Пошли домой. Лиза, к тебе тоже относится, — говорит дед. — Скоро приедут убирать, и лучше бы пока не мелькать на улице.

Стоит мне заныть, как Стефан хватает меня за руку. Сопротивляться бессмысленно. Я только выставлю себя дураком перед Лизой. Брат гораздо больше и сильнее.

— Увидимся завтра? — спрашивает Лиза.

Я вижу у нее на лице разочарование, но не знаю, с кем ей жалко расставаться, со мной или с братом.

— До завтра, — киваю, и Стефан, затащив меня в дом, закрывает двери.

— Уй! — вырываюсь я из его хватки. — Зачем ты так? Почему ты меня…

— Дурак! Никто не должен видеть, как ты читаешь такие вещи.

От его крика я вздрагиваю и непроизвольно делаю шаг назад.

— Никто не должен даже подумать, что ты прихватил листовку с собой. Если на тебя донесут, кто знает, что случится с нами? С тобой? — Последнее слово он выделяет голосом, ткнув меня пальцем в грудь. — Если до гестапо дойдет слух, что ты просто читал… За тобой и так все следят. После того как ты сбежал кататься на велике и попался. Знаешь, сколько проблем из-за тебя у Ба и деда?

— Это случайно, я не хотел…

— Попробуй для разнообразия думать не только о себе, но и о других. — Стефан говорит все громче, и я отступаю еще на шаг.