Внимание Уэллеса привлекала фраза собеседника: он «уверен в триумфе Германии», но, если случится по-иному, «все погибнут вместе». Но в общем фюрер старался внедрить в сознание заместителя госсекретаря для передачи Рузвельту мысль, что он, Гитлер, готов включиться в строительство лучшего мира, если англичане и французы ответят взаимностью.
К 1944 году у С. Уэллеса несколько подослабла память не только в части им услышанного, но и самим сказанного. В этом убеждаешься, штудируя немецкую запись его беседы с рейхсканцлером. Пара иллюстраций: заместитель госсекретаря живо откликнулся на тезис Гитлера о его многочисленных инициативах в области разоружения репликой – «он также считает, что отклонение великодушных предложений было настоящей трагедией для Европы и мира»; на критику англо-французских концепций разрушения Германии Уэллес заметил: «американское правительство надеется, что может быть предотвращено уничтожение не только всех, но и каждой в отдельности из ныне участвующих в конфликте стран». «На взгляд американского правительства, – заявил Уэллес, – не существует лучшей гарантии длительного и прочного мира, чем объединенный, довольный и благополучный немецкий народ».
Г. Геринг оказался самым отзывчивым из берлинских собеседников американца. Он подтвердил отказ от претензий на Эльзас и Лотарингию, готовность гарантировать целостность Британской империи и восстановить (после окончания военных действий) в каком-то виде «Чехию» и Польшу. Он не оправдывал антиеврейские погромы в рейхе. Проявленный Герингом интерес к концепции мира, возведенного на процветании мировой торговли при ограничении гонки вооружений, побудил Уэллеса ознакомить его с текстом меморандума на сей предмет. По сообщению Уэллеса, маршал выразил одобрение «каждому его слову» [309] .
Возможно, и другие прореагировали бы так же, если бы им довелось тогда увидеть оригинал меморандума. Скажем, антифашисты. Но оппозиционные деятели занимали эмиссара Рузвельта постольку-поскольку. Вот Геринга американец заверял, что требования Германии будут учитываться при заключении «справедливого политического мира».
Перед отъездом из Германии С. Уэллес предупредил хозяев, что непременное слагаемое успеха его миссии – «Европа останется спокойной в ближайшие четыре-пять недель» [310] . Он установил, таким образом, примерно те же временные рамки для «компромисса», что и Чемберлен в контакте с Виртом.
Вняли ли этому его берлинские клиенты? Лишь отчасти. В этом можно удостовериться, заглянув в материалы, касающиеся приема Гитлером 4 марта 1940 года американского промышленника Муни, якобы имевшего доступ к президенту США. Возможная функция Вашингтона дефинировалась на этот раз так: Соединенные Штаты могли стать «честным маклером (модератором)» на мирных переговорах. В ответ, инсценируя покладистость, Гитлер выражал уверенность, что в прямом разговоре с Рузвельтом ему «удалось бы очень быстро прийти к соглашению», а именно на следующей основе:
1) Германия готова уважать реальность мировой державы Англии, как и реальность Франции. Она ожидает, чтобы ее тоже уважали как мировую державу;
2) если взаимное уважение установится, можно заключать мир;
3) если бы был заключен мир, то можно было бы отказаться от вооружений и высвободившиеся трудовые ресурсы направить, улучшив порядок мировой торговли, на выполнение более продуктивных задач.
И затем в материалах всплывает многозначительное примечание – рекомендация «эксперта» по имени Дикхофф: «Если какая-то американская акция вообще может что-то обещать, то акция Сэмнера Уэллеса, а не акция Муни».
При всех своих разговорах в Берлине Уэллес вел речь о «войне в Европе», не уточняя ее географических и прочих параметров. Он уловил, что Гитлер обошел молчанием проблематику отношений с СССР, в том числе при изложении взглядов на будущий «мирный порядок». Затрагивался ли в той или иной связи советско-финский конфликт?
Эта сторона дела проступает в доступных материалах более чем скудно. Включая материалы о пребывании Уэллеса в Риме, Лондоне и Париже. Можно тем не менее принять не как догадку, а очевидность, что:
а) Зимняя война была одним из доводов в попытках США склонить Англию и Францию к скорейшему улаживанию «недоразумений» с Германией;
б) параллельно с Лондоном и Парижем Вашингтон подталкивал финнов к интернационализации конфликта [311] ;
в) не случайно, что британский кабинет принял решение интервенировать в Финляндию (через территорию Норвегии или Швеции) в момент пребывания С. Уэллеса в Лондоне 12 марта. Судьба, однако, распорядилась так, что именно в этот день был подписан советско-финский мирный договор;
г) по окончании Зимней войны миротворческий ажиотаж за океаном резко спал. Германии заготовили индульгенцию в обмен на массированную «помощь» Финляндии. С отпадением финского элемента вся комбинация лишалась смысла [312] .
Имелась еще одна весомая причина свертывания миссии С. Уэллеса – через папу Пия XII, министра иностранных дел Италии Чиано, оппозиционеров родом из Германии администрация США была извещена, что Гитлер остался при намерении нанести удар по Франции [313] .
Третья причина – афронт Лондона. Британские лидеры никак не желали сдать претензии на забойную роль в Европе или делиться ею с «неотесанными» американцами, независимо от конкретики возможного урегулирования.
В начале 1940 года окружение Чемберлена, по данным Дж. А. Эллиота, снова потянуло к «гармонизации» интересов Англии и Германии. За исходное бралась посылка: экспансия отражает объективные потребности 80-миллионного германского рейха и, если не ставить целью его уничтожение, необходимо определиться, какой из вариантов экспансии мог бы устроить англичан. В дилемме «проникновение на Восток» или «проникновение на Запад» выбор соотносился не с соображениями момента и эмоциями, а подчинялся холодному расчету [314] .
Сигналом к смене вех должны были стать вооруженная интервенция английского экспедиционного корпуса в Финляндию с одновременными налетами британской и французской авиации на южные районы СССР [315] . Понятно, не сигналом вовне, а доведенным до «заслуживающих доверия деятелей рейха» политическим демаршем Лондона. Кто конкретно имелся в виду? Ответ – в британских архивах.