Прорабатывалось несколько возможностей. Отступление Японии обнажит ее слабости, вызовет внутренние пертурбации, разовьется в кризис системы. Тогда свертывание одной агрессии не обязательно спровоцирует другую. Но поспешного бегства японцев с захваченных ими территорий и позиций не ожидалось. За более вероятный шел вариант, что Токио разыграет Индокитай как козырь и затем, ухватившись за намек: никаких «дальнейших завоеваний», – займется наращиванием давления на советских границах.
Косвенно это подтверждают поступавшие от американцев в 1941 году неоднократные «предостережения» о намерении Японии атаковать СССР. Настораживая, приглашали Москву упредить повторение случившегося на Западе, в любом случае – сохранять в готовности весь контингент советских войск на Дальнем Востоке.
Можно попытаться проникнуть в суть, задавая себе сакраментальный вопрос: было ли США выгодно вступление СССР в войну против Японии в 1941 году, снимала ли японско-советская война у Вашингтона головную боль? 15 октября 1941 года Рузвельт писал Черчиллю: «Я думаю, что они (японцы) направляются на север, ввиду этого Вам и мне обеспечена двухмесячная передышка на Дальнем Востоке» [481] . 16 октября адмирал Старк ориентировал командующего тихоокеанским флотом X. Киммелла, что «наиболее вероятна война между Японией и Россией» [482] .
Похоже, принятие Вашингтоном капитальных решений по Германии оттягивалось осенью 1941 года из-за непредсказуемости как событий на советско-германском фронте, так и реакции японцев на призывы из Берлина поторопиться с ударом по Советскому Приморью. С американского угла зрения, Япония поступала нелогично и иррационально, бросая вызов стране экономически более могущественной, с нетронутыми ресурсами, располагавшей мощным флотом, вместо того чтобы вцепиться в звено, которое уже подвергалось в тот момент наибольшим нагрузкам на разрыв.
По оценке американского профессора Г. Уайнберга, даже после Пёрл-Харбора президент не исключал, что дело обойдется без войны с немцами, войны в полном и прямом смысле слова [483] . Согласно данным радиоразведки, Германия в начале ноября 1941 года избегала столкновений с американцами, несмотря на участие ВМС США в морских операциях на стороне Англии. Возможно, Рузвельта не вдохновлял союз с государствами, из которых одно, как представлялось, дышало на ладан, а другое состояло на американском кормлении.
Именно Япония и Германия подвигнули Рузвельта на декларирование (и то не сразу) очевидных истин: США не могут помышлять о будущем, замыкаясь в себе или в Западном полушарии, они должны стать полнокровными участниками международного сообщества. То есть на заявление вслух того, что президент 21 января 1941 года написал послу Грю: «Проблемы, стоящие перед нами, столь огромны и так взаимопереплетены, что любая попытка их обрисовать заставляет думать об отношениях пяти континентов и семи морей… Я полагаю, фундаментально важно осознать, что сражения в Европе, в Африке и в Азии являются составными одного единого мирового конфликта» [484] .
Но даже когда с глаз спадает пелена и мир предстает в реальном измерении, выводы, которые делаются, не обязательно бывают однозначными. В правящих кругах США кончались одни споры, чтобы уступить место другим, в том числе и тем, что переживут Вторую мировую войну и перейдут в наши дни.
Из поля зрения на время как-то ускользнула военная и гражданская оппозиция в Германии. Чем занималась она в 1941 году? К. Герделер пописывал «патриотические» проекты превращения военных успехов нацистов в приемлемый для германской элиты и западных демократий мир. В его записке «Цель» (99 страниц), подготовленной в начале 1941 года, ставились общие вопросы будущего социального и государственного устройства Германии: корпоративное общество, подчиненное сильной власти, надзирающей за стабильностью и традициями [485] . 30 мая 1941 года, вдогонку Гессу, Герделер переправил в Англию выдержанный в этом духе «мирный план». Реакция из Лондона разочаровала: идея «мира по взаимопониманию» не проходила.
Заключение между СССР и Великобританией соглашения от 12 июля 1941 года, воспрещавшего сепаратные переговоры с противником, Герделер и его круг приняли как тяжкий удар. Впрочем, не слишком оглушающий, как оказалось. После нападения гитлеровского рейха на СССР англичане перевели на этаж ниже контакты с оппозиционерами. Британскому генконсулу в Цюрихе «только» в августе 1941 года было разрешено «принимать сообщения», касавшиеся деятельности противников нацистского режима [486] . Эта инструкция не замыкалась на Швейцарии. Что касается американцев, то их службы вообще не ведали ограничений на поддержание связей с представителями Германии вплоть до объявления немцами войны США.
При значительном размахе контактов и их разношерстности неудивительно, что кое-какие сведения перепадали прессе, становились достоянием парламентариев, доходили до других адресатов. Упреждая разоблачения, Черчилль счел нужным продекларировать 10 ноября 1941 года в палате общин, что его правительство никогда не вступит в переговоры ни с Гитлером, ни с нацистским правительством. 19 ноября англичане передали НКИД СССР памятную записку, в которой говорилось о намерении Германии созвать европейскую конференцию с тем, чтобы при поддержке своих союзников и «нейтралов» обратиться к народам с призывом «к всеобщему миру». Английская сторона квалифицировала этот маневр Берлина как уловку в расчете на выигрыш времени [487] .
Факт связей с немцами легализовывался, и возможные упреки заранее отводились. Рузвельт поддержал премьера в его «решимости» не иметь дел с Гитлером. А связи между тем не прерывались. Еще на ступеньку понизили их уровень. Ввели промежуточные шлюзы. Больше делалось оговорок и выказывалось чопорности даже при приеме именитых оппозиционеров и тех, кто выдавал себя за таковых или кого использовали Гиммлер и прочие рейхсфюреры под флагом «оппозиции». Не стоит уже говорить о вполне «нормальных» контактах с деятелями типа Петена, Салазара, Пия XII, испанских и турецких министров, а также эмиссаров спецслужб.
Только все это было, наверное, лишнее, когда перед англичанами лежали предложения Гитлера, доставленные Гессом: заключить мир, чтобы совместно идти против СССР или хотя бы условиться, что Лондон не будет мешать Берлину, как пояснил заместитель фюрера Киркпатрику 9 июня 1941 года, «предъявить России определенные требования, которые должны быть удовлетворены путем переговоров либо в результате войны» [488] . Об этом Черчилль ни тогда, ни позже ничего советской стороне не сообщал и в своих мемуарах упустил поведать.