– Хм-м. Возможно.
Пожалуй, деньгами тут проблему не решить, сколько их ни швыряй. Но опять же, раз он не может с ней разговаривать…
Я обвожу взглядом кухню. Девочке нужен дом, наполненный любовью и радостью. Ей нужно понимать, что происходит. Я плохо представляю себе, как видит смерть ребенок. Взрослому страшно потерять мать или отца; каково же было Эмили? Ей необходимо, чтобы Бен говорил с ней о Грейс, чтобы оживить память о ней. Задает ли она вопросы, как Луи, спросивший меня про отца? Ему трудно понять, почему у него нет папы, если этот человек жив-здоров.
Сын отвлекает меня от этих раздумий, заявив, что ему нужно в туалет.
– Да-да. Вон там, за углом, последняя дверь направо, – объясняет Бен. Луи хочет, чтобы я его проводила, он всегда цепляется за меня, когда мы не дома.
Держась за руки, мы идем по коридору. Я, не удержавшись, бросаю быстрый взгляд в спальню Бена. Там велотренажер, двуспальная кровать, столик. Ни фотографий, ни вещей, которые сказали бы мне о нем хоть что-то. Эту квартиру трудно назвать домом; скорее это сцена, где актеры не выучили свои роли. Мы все живем в четырех стенах, которые могут наполняться смехом, надеждой, покоем, любовью и прочими эмоциями. В этих стенах живет печаль. А когда мы с Мэтью жили вместе, в стенах нашего дома обитал страх.
Все вместе мы едим лазанью (вкусно, спасибо тебе, Габриэла!) за круглым обеденным столом.
– Эмили, а потом Полли научит меня, как заплетать тебе косы, – с какой-то неестественной, натужно-пафосной интонацией говорит Бен. – Давай, ешь, ведь ты голодная. – Он берет вилку и принимается за еду.
Эмили отворачивается от него. Бен кладет вилку.
– Тебе нужно есть, – говорит он, стараясь не выходить из себя.
– Мамочка говорит, что если я не буду есть, я стану маленьким! – Луи размахивает в воздухе вилкой.
– У меня нет больше мамочки, – сообщает Эмили. – Она умерла.
Это первые слова, которые она произнесла за все время. У меня наворачиваются на глаза слезы. Я бросаю взгляд на Бена. Вид у него несчастный.
– Мне так жалко, Эмили, – говорю я. – Ты очень тоскуешь без нее.
Она кивает.
– У нее остановилось сердце. Мамочка говорила, что мы улетаем на небеса, – продолжает Эмили, ковыряя в тарелке лазанью.
– Что такое небеса? – спрашивает Луи.
– Место, где живут самые чудесные вещи, – говорю я. – Все вещи, которые делают тебя счастливым.
Луи задумался.
– И пирожные с кремом?
– Да-да, много пирожных с кремом.
– А там есть сад? – допытывается Луи. – Чтобы пускать в нем ракеты?
– Да, – к моему удивлению, отвечает Эмили, – там есть большой сад, и в нем много цветов и собачек.
Эмили красивая девочка, у нее длинные, блестящие каштановые волосы, красивые губки и миндалевидные зеленые глаза. Вот только ей надо поправиться, а то кожа да кости. Так и кажется, что ее может сдуть любой порыв ветра.
– А машины? У нас нет машины. А у тебя есть машина, Эмили?
Она кивает.
– У дяди Бена есть машина без крыши.
– Ненадолго, – бормочет он.
– Я хочу посмотреть на небеса, – объявляет Луи. – Мам, когда мы туда поедем?
– Это невозможно. Люди не возвращаются с небес. – Луи, пожалуйста, перестань задавать глупые вопросы.
– А-а. Почему?
– Ну… – Я не знаю, что ответить, и кашляю. К счастью, сын вдруг переключается.
– Сегодня имя Мэйси написали в красной книге, – сообщает он. Я напоминаю Бену, что Мэйси дочка Джима, и читаю на его лице облегчение от того, что мы сменили тему.
– Почему же она попала в красную книгу? – спрашиваю я.
– Она набросала в унитаз много бумаги.
– Откуда ты знаешь?
– Когда она пришла в класс, к ее юбке прилипла туалетная бумага! – Луи радостно гогочет, ему эта подробность кажется ужасно смешной.
– Что за красная книга? – спрашивает Бен.
– Если твое имя написано в маленькой красной книге, значит, ты шалил, – поясняет Луи не без лицемерия.
– Как ты думаешь, там есть твое имя? – интересуюсь я.
Он заливается краской, даже уши краснеют.
– Кажется, нет, мам. Нет.
– Как ты думаешь, могло бы там оказаться твое имя?
– Могло бы, – отвечает он после небольшой паузы.
– Как ты думаешь, ты все-таки есть в красной книге?
Луи кладет вилку с ножом и нехотя отвечает:
– Все-таки да, мамочка.
Снова пауза. Потом мы все смеемся, даже Эмили. Бен смотрит на нее так, как будто это первый смех в ее жизни. А девочка принимается за лазанью – съедает одну вилку, другую. Я мысленно уговариваю ее поесть еще. Когда мы убираем тарелки, Бен говорит, что Эмили съела сегодня больше, чем за целую неделю до этого.
– Вам надо приходить к нам чаще, – шепчет он.
– Так, эту вот прядь сюда, – говорю я, – а потом вот эту сюда…
– Он не поцарапает пол, а? – беспокоится Бен, оглядываясь через плечо на Луи, гоняющего по квартире машинку.
– Пожалуйста, сосредоточьтесь на работе, – говорю я ему и бормочу: – Перестраховщик. Между прочим, я и сама такая.
Он поднимает бровь.
– Раскомандовалась.
– Ой! – Эмили вырывается с воем.
– Извини, миленькая. Вы кладете эту прядь поверх этой, а потом берете следующую вот отсюда…
– Я никогда не научусь это делать, – сникает Бен, качая головой. – Занятие посложнее, чем астрофизика.
– Не говорите глупости.
– Не говорите глупости, – повторяет Эмили.
– Потом заканчиваете… вот так… и глядите. – Я завязываю бант на конце косички и поворачиваю Эмили к себе лицом.
Она нерешительно щупает рукой волосы и говорит:
– Вы мне нравитесь.
Мое сердце тает.
– Это очень приятно, потому что ты мне тоже нравишься, – говорю я. Мы с Беном меняемся местами на диване. Бен просит Эмили снова сесть на пол перед ним. Закатывает рукава. Мы расплетаем косичку. Бен расчесывает щеткой ее волосы.
– Ой-ой! – визжит она. – Дядя Бен!
– Неженка, – говорит он, и впервые за сегодняшний вечер мне кажется, что ему нравится происходящее. – Вот так? – Бен ухватывает большую прядь волос.
Я наклоняюсь к нему:
– Нежнее. Вот так… теперь поверх этой пряди…
– Она расползается, ох, блин, то есть сахар.
– Ох, блин, – повторяет Луи, проносясь мимо нас, на этот раз с пожарным вертолетом.